Талли и Джарси, держась поближе к огню, ели лепешки со свининой. Керри положила им на тарелки по ложке яблочного повидла, и они радостно заулыбались.

– А я думал, это только больному папе, – сказал Джарси.

Керри одернула себя. Она всегда старалась защитить брата и сестру от худших всплесков его ярости, но она не знала, что они помнили об этих штормах.

– И у нас, наконец, хватает на всех тарелок, – объявил Джарси. – Чтобы мы могли есть все сразу.

Талли и Керри переглянулись. Технически брат был прав – три человека, три тарелки. Это было типично для Джарси – не обращая внимания на ужасы болезни, смерти и страха грядущего, замечать только мелкие радости вроде достаточного количества тарелок.

Вот это, подумала Керри, истинный дар.

Пока близнецы ели, она подошла взглянуть на отца, который открыл глаза. Стараясь не встречаться с ним взглядом, она сменила промокшие простыни. Приподняв его, накормила кусочками лепешки и яблочным пюре, которое он еще мог глотать. Поднесла к губам жестяную кружку с подслащенным молоком, чтобы попил.

– Керри, – прохрипел он.

– Тебе что-то нужно? – спросила она нейтральным тоном.

– Я хотел… – выдавил он. В последовавшем потоке спутанных слов можно было расслышать прости.

Не отвечая, она продолжала свои дела.

Керри позвала Джарси, чтобы он помог отцу сходить на горшок. Мама слепила его из красной каролинской глины и потом разрисовала красками, выжатыми из цветов – кровохлебки, кореопсиса и подсолнухов, и обожгла в маленьком горне, который соорудила позади хлева.

Как символично то, что произошло с мамой, подумала Керри с горечью, от которой подступила тошнота.

Поднявшись с горшка, Джонни Мак настолько ослаб, что не мог больше ничего, кроме как рухнуть обратно в постель и закрыть глаза.

Оно и к лучшему, подумала Керри. Не хочу смотреть тебе в глаза. Слишком поздно для всех этих сожалений.

Наконец, она присела к шаткому столу, чтобы съесть кусок лепешки.

– А кто же, – внезапно спросила Талли, – на самом деле сделал то недоброе дело там на станции? – Она сжала губы, как будто у нее с языка пыталось сорваться слово убийство.

Джарси подтер лепешкой яблочное повидло.

– Похоже, они там судачат, не повесить ли это на нашего мистера Бергамини. Но это не он.

Талли присмотрелась к Керри.

– Почему твое лицо стоит так сморщено, как старая редька?

– Лицо стало, – поправила ее Керри.

– Ты всегда замечаешь больше, чем все другие. Как думаешь, кто схватил собаку? И зачем?

– Это мог быть тот, на кого никто даже подумать не может.

Талли нахмурилась.

– Там, в толпе, они судачили и говорили, что можно подумать на мистера Братчетта. Говорили, цветные слишком быстро злятся, и тогда…

– Талли МакГрегор. Братчетты наши соседи испокон веков. Всегда добры к нам, всегда готовы помочь. И ты не будешь слушать такие разговоры, ясно? Это злобные глупости, и я не желаю, чтобы моя сестра повторяла такое.

Талли сморщилась от резкого тона Керри. А Джарси, хлюпая, допил молоко из кружки и доел лепешку.

Керри начисто вытерла чугунную сковороду.

– Я собираюсь уйти на весь день в Эшвилл, искать работу. Раз все лето никто особо не следил за урожаем, мне надо найти работу за деньги. Пока меня не будет, делайте на огороде, что можете, пропалывайте и собирайте, а как только я вернусь, я к вам присоединюсь.

Джарси вскочил.

– Да там одних каштанов наупало, считай, по щиколотку.

– Нападало.

– Ага. Мы наберем их столько, что у тебя голова кругом пойдет.

Утро Керри с близнецами провели, убирая остатки кукурузы и редьки в погреб и пытаясь починить крышу досками, которые они оторвали от стен коптильни.

Керри попыталась пошутить:

– Нет смысла беречь коптильню, как будто она священна. Все равно там ничего не коптится. Да и волки не будут прибегать.

Талли и Джарси только грустно заморгали глазами – как будто одно лицо раздвоилось.

Собираясь в город, Керри заплела волосы в косу, свисающую на плечо, – нет никакого смысла укладывать волосы, как они с подругами делали в Нью-Йорке. Здесь, в горах, было слишком влажно, а идти до работы слишком далеко, так что незачем было завивать, взбивать и закалывать волосы.

Она разгладила юбку из простой синей саржи и белую блузку, которую ей отдала соседка по комнате в Барнарде, когда мода сменилась в сторону более пышных рукавов. Пусть это не был сатин, и он не отделан брюссельскими кружевами, но блузка не была запачкана ошметками крыши и мха, что само по себе делало ее лучшим выбором на сегодня.

Влив отцу в рот отвар из имбирного корня с медом, она смазала его потрескавшиеся губы воском. Но все это она делала не ласково, а деловито и эффективно.

– Убили, – выдавил он с усилием. – Кого-то… убили… станция.

В глазах у него был вопрос. Должно быть, Джарси поделился с ним новостями, пока она утром отдирала доски от коптильни. Для человека, находящегося на пороге смерти, это отчаянное желание узнать о нападении было странным.

– Я иду в город искать работу, – сказала она. – Если тебе что-то нужно, близнецы будут неподалеку. Я, скорее всего, вернусь к закату.

Керри поцеловала близнецов в лоб – они были уже почти с нее ростом.

– Если вы все равно собирались пойти за каштанами, то я не против вашей компании, нам по пути. Я по вам соскучилась.

Закинув на плечи мешки из-под муки, близнецы старались держаться к ней поближе – их способ показать, что они тоже соскучились. Керри вместо мешка взяла книгу – единственную оставшуюся тут со времени мисс Хопсон, сборник стихов Вордсворта. Даже едва прикоснувшись к потертой обложке, она вспомнила эти строки. И они помогли ей отвлечься от картинок, без конца крутящихся в ее голове – нападение на станции. Реакция отца на слово Братчетта убили. Обваливающаяся крыша.

Но просто идти по горам было хорошо. По крайней мере, те несколько минут, что она не беспокоилась об их будущей жизни. И забыв о злости, возмущении и обиде на то, что ей пришлось оставить то, ради чего она так тяжело работала.

Глубоко дыша, она смотрела на солнце в соснах.

Джарси поправил пальцем твидовую кепку, которую они с Талли все же снова спасли из грязи.

– Ужасно хорошо, что мистера Бергамини не арестовали.

– Пока, – пробормотала Керри громче, чем хотела.

Близнецы вскинули головы.

– Ну, – поспешила она заверить их, – правда все равно выйдет наружу. Когда-нибудь.

Керри вспомнила поезд, Джона Кэбота и Мэдисона Гранта, то, как репортер напрягся, увидев их, как он проговорил свое предупреждение об одном из них или об обоих, как заметил, ближе к концу пути, что они упомянули имя одного из гостей. Как делал свои заметки.

Но, когда Берковича убили, при нем не было блокнота. Она встряхнула головой. Сейчас она не будет огорчать близнецов своими подозрениями. Она расскажет Вольфе, что репортер сказал ей в поезде, и про предупреждение, которое он сделал итальянцу, про это берегись насчет двух джентльменов, которые зашли в их вагон. Она расскажет шерифу все, что видела и слышала, и пусть он делает свое дело. Даже если и не очень умело.

– Может, сегодня я найду в городе работу, – она попыталась изобразить самый оптимистичный тон. Но даже она сама слышала в нем неуверенность.

Джарси, шагающий впереди, вышел на утреннее солнце. На широкий, ступенчатый склон ярко-зеленого холма. Впереди стояла беседка с греческой статуей.

– Нет, – отшатнулась Керри. – Я не собиралась идти с вами к самому…

Талли фыркнула.

– Тетя Рема говорила, что будет часто приходить помогать заботиться о папе. Но теперь она перебралась сюда, в замок.

Керри попыталась догнать их.

– Не нужно нам никакого замка!

Талли и Джарси одновременно взглянули в сторону, как будто их головы росли на одной и той же шее.