В первом случае основным инструментом правителя выступает закон, устанавливающий запреты и систему санкций, а также применяющий пытки и смертную казнь. Дисциплинарное государство прибегает к разнообразным технологиям нормализации и дисциплинирования: применяются наказания в соответствии со строгими правилами в целях модификации поведения нарушителя правил, разнообразные медицинские и психологические техники, направленные на изменение индивидов (тотальный надзор). Что касается управленческого государства, то здесь закон выступает лишь одной из технологий управления поведением, которые философ определяет как технологии безопасности (изучение вероятности наступления определенных событий, прогнозирование и планирование с целью минимизации угроз для населения). Управленческая власть монотонна, однообразна и пролонгирована во времени. Специфика ее в том, что она существует и действует благодаря распространению и комплексному воздействию знаний, законов, норм и всего того, что позволяет направлять и оптимизировать условия, в которых пребывает население, тем самым, надзирая за ним, регулируя его в жизни и смерти, работе и праздности, движении и покое[59].
Политическая власть взяла на себя задачу заведовать жизнью. Фуко пишет, что власть над жизнью уже с XVII века развивается в двух основных формах или, они скорее представляют собой два полюса развития, связанных друг с другом. Один из этих полюсов, что сформировался первым, продолжает философ, был центрирован вокруг тела, понимаемого как машина и обеспечивался процедурами власти. Дрессура тела здесь – суть увеличение его способностей, выкачивание его сил, параллельный рост его полезности и покорности, его включение в эффективные и экономичные системы контроля. Второй, сформировавшийся к середине XVIII в., центрирован вокруг тела-рода, вокруг тела, пронизанного механикой живого, и служит опорой для биологических процессов. К числу которых Фуко относит рождаемость, смертность, здоровье, продолжительности жизни и др. условия, от которых может зависеть варьирование этих процессов[60]. Надзор над ними осуществляется при помощи серии вмешательств и регулирующих способов контроля, т. е. посредством того, что определяется философом как биополитика народонаселения. Дисциплины тела и способы регулирования населения – вот два полюса, вокруг которых разворачивается организация власти над жизнью.
Учреждение подобной технологии с двойным лицом, с одной стороны, анатомическим и биологическим, а с другой, индивидуализирующим и специфицирующим характеризует власть, целью которой является, быть может, говорит философ, не убивать, но инвестировать жизнь от края до края. Могущество смерти, символизировавшей некогда власть суверена, сегодня старательно скрыто управлением телами и расчетливым заведованием жизнью. Развитие различных дисциплин (школ, колледжей, казарм, наблюдения за рождаемостью, общественным здоровьем, миграцией) или техник подчинения тел и контроля за населением знаменуют эру «биовласти»[61].
Одним из важнейших следствий рассуждений М. Фуко о власти, является преодоление традиционной для многих социальных и политических наук оппозиции между властью и господством, с одной стороны, и индивидуальной свободой, с другой[62]. Преодоление этого открытого дуализма в структуре государственного управления позволяет критически осмыслить проблематику новых форм либерального управления. Так по мнению известного социолога и последователя идей управленчества М. Дина, такая смена парадигмы, предложенная Фуко, противостоит ложным предположениям о том, что «откат» государства означает, что государственная власть и влияние в обществе уменьшаются[63]. Фукодианская критика системы «закон-суверен», преодолевая традиционную модель власти и управления, основанную на представлениях о том, что государственная власть реализуется напрямую посредством институтов, формулирует идею дисперсности власти, ее рассредоточения по всему обществу. Философ предлагает уйти от попыток фокусировки на некой центральной точке или каком-то одном очаге суверенности, из которого «расходились бы лучами производные и происходящие из него формы»[64]. Для Фуко, власть есть множественное соотношение сил, своего рода сложное упражнение между партнерами, где один ведет другого, определяя его поведение, причем подводя его к такому состоянию, при котором ведомый может действовать в широком «поле возможностей»[65].
Вездесущность власти и ее способность формировать действия, в отличие от предыдущих эпох, когда суверен возвышался над обществом, в контексте происходящего сегодня в обществе, выглядит несколько ограниченной. Однако, с точки зрения Фуко, это ложное видение, поскольку способность власти организовывать, направлять, а, следовательно, и контролировать действия акторов, никуда не девается, но претерпевает существенные изменения. Условия осуществления власти определяются уже не только или не столько конкретными правителями или институтами, но тем, что воспринимается и считается возможным, уместным, целесообразным или, говоря другими словами, предопределяется конфигурацией знаний. По Фуко, содержание этих конфигураций знаний неразрывно связано с интересами доминирующих групп и обусловлено ими.
В терминологии Фуко, конфигурации знаний, направляющие действия акторов, суть дискурсы, посредством которых нам являются не только системы подчинения, но и мир в целом[66]. Дискурсы, навязываемые доминирующими в обществе институтами, определяют направленность информации и соответствующий язык, которые питают и подкрепляют распространяемые идеи. Как пишет философ, язык суть то, что конституирует систему для всех возможных высказываний, всю совокупность правил, подчиняющих бесконечную множественность представлений[67]. Par excellence, работа речи во многом является определяющей в осознании и понимании рисков, с которыми могут столкнуться индивиды и общество. Вместе с тем, дискурс – это не произвольное говорение и рассуждение о социальных феноменах (включая и риски), но система суждений, которая складывается в соответствии с определенными правилами и воспроизводится в контексте специфического социального универсума. Содержание и структура дискурсов не просто отражают представления социальных акторов о мире, но и создают символическую реальность со своими специальными законами и правилами поведения. Иначе говоря, это место конкурентной борьбы, ставками в которой является монополия на научную компетенцию, понимаемую как признанную за определенным актором способность легитимно (т. е. полномочно и авторитетно) говорить[68]. В этом плане, можно утверждать, что дискурсы представляют собой своего рода форму управления, поскольку компетентно высказанное экспертом суждение[69] оказывает воздействие на акторов, просчитывающих и согласовывающих с этим суждением свои действия.
Тут следует сделать немаловажное уточнение относительного того, что риск всегда обозначает возможные, а не фактические издержки, соответственно, последствия должны оцениваться с точки зрения вероятности их возникновения. Одновременно с этим, нужно учитывать то, что риски и выгоды воплощаются в реальность лишь по истечении некоторого периода времени после реализации выбранного варианта действия, что в свою очередь также накладывает дополнительный отпечаток неопределенности на последующее развитие событий. Поэтому, в действительности риск не существует как некий реальный объект. Скорее он есть форма репрезентации реальности, которая определенным образом упорядочивает и придает ей (реальности) исчислимые формы, позволяя eо ipso осуществлять управленческое воздействие на индивидов, группы и в целом на население.
