— Ничего, Кейт, — почти мягко произнес, наконец, чувствуя набухающую тяжесть в низу живота.

Девушка неторопливо откинула упавшую на лоб прядь каштановых волос, и Дамиано увидел ее потускневшие вдруг глаза. Слишком пустые. Уставшие. Такие, словно на них вот-вот выступят соленые капли.

И внутри всё рухнуло, опускаясь каким-то неприятным покалыванием прямо в подкашивающиеся ноги от одного взгляда на ее отсутствующее лицо.

Она шмыгнула носом. Тихонько так. Не хотела казаться самой себе слабой, но просто не выдержала.

— Тебе так нравится это делать, да? — вырвалось из ее груди вместе с едва уловимым всхлипом, — доканывать меня всей этой пошлостью и мерзостью, что произносят твои губы?

…способные так нежно целовать, заставляя рай расцвести ярким цветком посреди безликого ада, а затем требовательно. И вместе с прикушенной губой трескаются все остатки надломленного пополам самообладания.

Ты еще не знаешь, как громко они молчат. Мои губы.

Дамиано переступил с ноги на ногу, а кадык на шее вверх-вниз от нервного сглатывания. Горло сухое, словно кто-то выжал из него мгновенно всю влагу и превратил в эти раскиданные по земле под ногами лужи.

А обида продолжала литься вместе с солеными каплями только сквозь подрагивающие губы. Кейт говорила, смаргивая непрошенные слёзы, которые так не хотела показывать. Кому угодно, только не ему.

— Утром ведешь себя так, словно тебе плевать на меня, — печально выдохнула девушка, задыхаясь собственным дыханием, — а сейчас… сейчас ты будто…

Она опустила голову, отчаянно замахав ею в воздухе, и каштановые кудряшки послушно закрыли от всего внешнего мира ее мокрые глаза.

Вслед за тихим всхлипом послышался почти истерический смех.

— Тебе было мало прошлой ночи? — спросила, глядя на парня широкими глазами. И какая-то безысходная тоска плескала через край этого серого океана.

— Мало.

Единственное слово, и в нём так много.

Маленький ротик приоткрылся и замер, выпуская наружу лишь раскаленный воздух из груди.

— Чего ещё ты хочешь от меня? — безжизненно выдохнули ее губы.

Всё.

Хочу каждое утро видеть рядом с собой твое обнаженное тело. И только его. В моей снова измятой за ночь постели.

Хочу, чтобы твои радужки следили за моими движениями на сцене, не замечая больше ничего вокруг, ведь мои карие тоже не заметят, в них будут отражаться твои — серебристые, с этим зеленоватым оттенком возле расширенного зрачка.

Хочу всегда видеть этот блестящий огонек в них, вдыхать аромат твоих волос, наматывая их на кулак.

Хочу подчинить, хочу сдаться лишь одному твоем взгляду.

Хочу сделать это жёстко. Грубо. Чтобы громкие стоны не смогли заглушить ни одни стены, а потом нежно, покрывая твою вздымающуюся грудь поцелуями.

…что ты хочешь?

— Всё.

Твоё хрупкое тело и губы. Твой разум и душу. Всю без остатка.

Тебя.

Дамиано молча смотрел, наслаждаясь тем, как ветер путается в каштановых кудрях, как оплетает ее лицо прохладными порывами, завидовал, когда тот касался ее губ своим легким дуновением.

Радужки цвета колы глядят на опухшие девичьи веки, а ее — серые — опять на горизонт.

Какие-то домики вдали, люди… И город.

Тот самый, полюбившийся им двоим, ставший родным. Он сохранил в себе, упрятал глубоко и надежно их скромные поцелуи на пустых улочках и громкие стоны в гостиничном номере…

Девушка отворачивается, чувствуя растекающуюся горечь по сосудам внутри. Перед глазами вновь соленая пелена. Сморгнуть бы… да что под ней?

Он и его самодовольная ухмылка.

…ухмыляется ли он сейчас?

Кейт не знает. Ей не хочется проверять.

Пальцы вокалиста разжимаются, отрываясь от печально скрипнувшего по бетону колесиками чемодана, и он делает шаг.

К ней.

Прижимает к себе руками подрагивающее от вырывающегося наружу плача тельце, притягивает за худенькие плечи. Кейт дрожит, а у него сердце заходится от ощущения этих мурашек на ее коже.

Маленькие ладошки безвольно висят, покачиваясь на уровне обтянутых брюками бёдер, не решаясь ни оттолкнуть, ни приобнять в ответ.

Словно какая-то невидимая граница повисла в воздухе между их телами, а Дамиано так отчаянно рвет ее части, всё крепче сжимая девушку в своих руках.

Раздираемая непрерывными всхлипами грудь соприкасается с его. Так близко, словно с самим сердцем, что с бешеным ритмом стучит внутри о стенки рёбер.

Где-то над Тихим океаном затих, так и не успев возникнуть, десятибалльный шторм. Теперь он здесь, бушует в слившейся воедино душе обоих, одной на двоих.

Рваный вздох девушки мягко касается разгоряченной кожи, опаляет мочку уха с массивным золотым черепом в ней.

Где-то внутри прорывается приглушенный отголосок проснувшегося сознания, застявляет поднять ладошки и упереться ими в плечи вокалиста.

Легонько толкает.

— Дамиано, пусти… — жалобно хнычут приоткрывшиеся губы.

…а в мыслях набатом — не смей.

Не разжимай эти стискивающие плечи пальцы, не отстраняйся от моей груди, иначе сердце вылетит следом. За тобой.

— Не отпущу, — рявкнул вокалист, прижимая сильнее к себе, словно боясь потерять.

А ведь он правда боялся…

Слабенькие ладошки толкнулись вновь, но результата не было, и они обреченно повисли вдоль тела.

Кетрин попыталась вырваться. Из его рук, из собственной слабости, которая подговаривала обвить в ответ руками его шею, но Дамиано не позволил.

— Не дергайся, — хрипло прошипел он, зарывшись своим носом с горбинкой в волосы девушки.

Вдыхал аромат, ставший для него воздухом, забыв напрочь об этих протестах, упирающихся в его плечи, о словах и просьбах отпустить.

Нет, он не отпустит. Ни за что в этой жизни. Больше нет.

— Дамиано, пожалуйста… — похныкивала Кейт, ощущая его щекотливое дыхание на чувствительно коже возле уха.

— Молчи, — приказной, холодный тон. А в глазах — безумие.

Кейт сжимается от его голоса. Он чувствует это. Буквально кожей ощущает этот рождающийся внутри нее ужас, смешивающийся сейчас с серым оттенком ее радужек.

Боится и замолкает, как он попросил.

Ладошки успокаивающе ложатся на напряженные плечи, поглаживают, обещая «я не уйду». И это помогает. Вокалист расслабляется под этими прикосновениями, тяжело выдыхает, и ночное небо уносит с собой горьковатый вкус, слетевший с его губ.

— Дамиано…? — несмело окликает девушка, опустив голову на его закрытую черной рубашкой грудь.

В ответ слышится лишь неразборчивое мычание. Уставшее.

Сглотнув ставшую комом в горле неловкость, она продолжает.

— Вчера ночью мне… было страшно. Я боялась, что ты можешь навредить мне, сделать больно, но я пришла. Я хотела этого, хотела быть с тобой…

Она замолкает на мгновение, вслушиваясь в звенящую тишину, что наполнила воздух вокруг после крайнего слова, слетевшего с ее губ.

А Дамиано ждёт и вовсе не замечает, что дыхание замедлилось, а сердце пропустило несколько ударов.

— Но больше я боялась лишь того, что разочарую тебя. У меня ведь это было впервые, я не знаю… — она запиналась, слова с трудом пробивались сквозь неуверенность в голосе, — наверное, я и правда не сильно тебя впечатлила… А твоё поведение утром, оно… только подтвердило это.

Кейт тихо вздохнула. А он не дышал.

Стоял и вникал, не понимая ни единой херовой капли из потока ее бессмысленных слов.

Они терялись в голове, заглушаемые ощущением ее хрупкого тела в собственных руках.

И не важно, какая ерунда сейчас льется из губ девушки, хотелось успокоить, как в одном из дешевых фильмов, внезапно накрыв их поцелуем.

— …но знаешь, — долетел краешек высказывания до затуманенного сознания вокалиста, — для меня это было важно.

Кейт приглушенно всхлипнула. Попыталась отстраниться, но рука итальянца грубо прижала к себе, вынуждая больно уткнуться носиком в шершавую рубашку.

Промокшая насквозь, пропахшая дождем и стоящем на взлетной полосе терпким запахом керосина ткань впитывала теперь соленые капли, стекающие по бледным щекам.