И заплакал амстердамский небосвод, холодными каплями смачивая одежду прохожих, пропитывая собственной болью плотную ткань черной рубашки.

Обыденно-небрежно расстегнутые три пуговицы сверху, оголяющие смоляные буквы на груди, поблескивающие от дождевой влаги.

Одна капелька неприятно щекотнула затылок, соскальзывая на шею и ниже. Дамиано раздраженно скривил губы, ощущая, как она катится по коже между лопатками.

Всё вокруг действовало на нервы, словно стремилось вырвать их тонкие нити из-под кожи.

И наплевать бы на этот самолет в двухстах метрах, на ждущую вдалеке Италию со всеми концертами и песнями, позабыть бы всё. Ему хотелось остаться здесь, утонуть в этом дождливом небе, задохнуться серой, нагоняемой порывистым ветром, унылостью.

Чтобы в ушах — лишь накрапывающий звук, постепенно переходящий в стекающий по окнам косой ливень. Чтобы, как вчера ночью, проснуться снова в её нежных объятиях от мерно стучащего по стеклу дождика.

И только тихое посапывание крохотного носика куда-то в плечо и хрупкие пальчики, сжимающие край одеялка на его теле — вот где рай. Забытый. Потерянный.

И пусть с утра он заигрался, перегнул палку, слегка разозлившись на собственную слабость, хотелось вернуться назад и стереть все сказанный самим собой слова, выжечь их из ее памяти.

Сейчас эта слабость шагала в паре метров, хлюпая черными, облегающими ножку сапожками по крохотным лужицам на взлетной полосе, а сзади, так по-родному, стучал колесиками ее потрепанный чемодан, набитый непонятным ему барахлом.

Он наблюдал со стороны за отстраненным лицом девушки во время всей дороги до аэропорта, в этом заказном автобусе, за завтраком в отеле. Кейт словно витала где-то, растворившись в поднимающемся из ее заваренного кофе беленьком паре. Какие-то тяжелые мысли навязчиво мелькали в серебристых радужках, унося из реальности в воспоминания сегодняшнего утра.

Дамиано уверен, что туда. Он сам всё ещё был там.

Сейчас Кейт плелась где-то позади, еле-еле передвигая ножками, из-за чего Итан пару раз повышал голос, и девушка тут же приходила в себя, бормоча под нос извинения, которые тонули в шуме дождя.

Кристально чистые капли падали на ее бледное личико, смачивали каштановые кудри, прибитые влагой к плечам. Их было так много, этих капель, и Кейт решила, что никто не обратит внимание, если среди них окажется пара соленых.

Она долго сдерживала скопившиеся внутри слёзы, смаргивала их, смахивала незаметно с глаз или врала про попавшую в них пылинку, когда Томас или Вик начинали обращать внимание на покрасневшие веки.

— Ничего, — слетало в который раз за день чистейшее вранье с ее изогнувшихся в наигранно-невинной улыбочке накрашенных привычной вишневой помадой губ.

Ребята лишь пожимали плечами и безмолвно переглядывались друг с другом, надеясь, что Кейт не замечает.

Но она видела отчетливо каждое слово, которым стреляли их глаза в беззвучном диалоге.

— Веришь ты в её «ничего»?

— Ни капли.

С тихим вздохом девушка опускала глаза, испепеляя взглядом надломленный ноготок на безымянном пальце, и воспоминания вспыхивали в голове, оживляя прошедшую ночь. Снова.

Под прикрытыми веками вновь возникли спадающие на его вспотевший лоб пряди, покачивающиеся в том же ритме, что и движущееся тело, внутри. В ушах стояли собственные стоны удовольствия, а руки до сих пор чувствовали под собой гладкую кожу спины, на которой оставляли царапины.

Им ведь было хорошо той ночью, тогда почему? Вновь не озвученный вопрос скользнул в подсознание, добавляя различные концовки.

Почему так больно? — зазвучала громче других, наконец, одна из них.

Кейт отчаянно пыталась не думать, не вспоминать но мысли снова и снова возвращали в прошедшее утро, вгоняя еще глубже в бетонную стену того угла, в котором девушка уже находилась.

»…Правило одно, Кейт. Делаешь по-моему — получаешь желаемое.»

И всё. Больше ни слова.

Развернулся к ней спиной, так и не взглянув в мгновенно наполнившиеся слезами уголки глаз, и зашагал прочь. В ушах и сейчас раздавался неприятный скрип паркета, выбиваемый из дерева его босыми ступнями.

А дальше — уже знакомый звук открывающегося крана.

Под доносившийся из ванной шум воды Кейт натягивала на себя брошенную на полу одежду, недвигающимися руками застегивала крепление на юбочке, которая нашлась почему-то не возле кровати, как сказал Дамиано.

На ватных ногах она побрела по коридору, со стыдом запихав в сумочку разодранные в клочья колготки. Дверь была приоткрыта, и Кейт могла бы шагнуть внутрь, туда, где принимал душ вокалист, но мельчайшие крохи гордости заставили пройти мимо и выскочить из его номера.

Нет, она не жалела о случившемся прошлой ночью. Кейт хотела и сделала это осознанно, но его поведение, изменившееся утром, словно по щелчку.

Что она сделала не так?

Что значил этот ледяной взгляд? Последний, что он кинул в ее сторону. Почти безразлично, словно потерял любой интерес к ней после случившегося.

»…не накручивай.»

Услышит ли она снова эти слова от Дамиано или всё вправду так, как видит ситуацию ее измученное сознание?

Колесики чемодана равномерно стучали по бетонным плитам, а вместе с этим стуком в голове, словно молоточком опускались и поднимались сомнения.

Какая-то беспечная наивность подкашивала ноги. И хотелось выть от собственной глупости вот уже два дня.

Глаза сквозь пелену раздумий наблюдали за погрузкой чемоданов, различая лишь стоящего в метре Дамиано.

Он улыбается, и его горьковатые губы изгибаются в выученном наизусть оскале. Нет, вокалист улыбается не ей, он глядит на горящие посадочные фары снижающегося по глиссаде лайнера.

О чем думает он в этот момент? Вероятно, о новой песне. Быть может, о предстоящем выступлении или интервью. Но точно не о ней…

Дождик заметно затихает, и вот на землю падают последние крупные капли, растекаясь по взлетной полосе и соединяясь с небольшими лужами под ногами.

А над головами — прощальные серые тучи. Вот так провожает ребят Голландия. Поднявшийся прохладный ветерок треплет волосы, спутывает длинные пряди на затылке вокалиста, а серые глаза брюнетки мечтательно наблюдают, как его рука раздраженно откидывает непослушные кудри назад, не замечая, что остальные ребята уже давно поднялись на борт.

Шоколадные радужки устремляются на девушку. Кутают, словно в вязаный плед, своей растекающейся нежностью. И все переживания затихают внутри, замирают глубоко под кожей, теряясь где-то в его ресницах.

Мягкие огни аэропорта ложатся на все еще влажные от недавно прошедшего дождичка скулы, подтапливая их острые края, делая их нежнее.

— Кейт, — тихонько зовет он, вынуждая поднять покрасневшие глаза.

И она поднимает.

Смотрит так же нежно и по-родному, словно прямо сейчас подойдет и обнимет. Крепко-крепко, забыв об утренней обиде и все еще не высохших слезинках в уголках глаз.

Ветерочек нежным своим касанием раскидывает по застывшему воздуху ее кудрявые волосы, и вокалист мечтает сейчас оказаться ближе, чтобы вдохнуть этот сладковатый аромат, которым наполнилось всё вокруг.

— Да? — несмело откликается девушка, услышав своё имя, и голосок подрагивает. Случайный прохожий мог бы сказать, что от ночной прохлады…

Но музыкант слышал и боль от обиды, и нотки усталости в голосе, при которых сердце щемило от желания прижать девушку к себе и успокоить, извиниться за утренние слова и грубость.

Однако обветренные губы вновь произносят совсем другое.

— Опять витаешь где-то, — тихо сказал Дамиано, мягко улыбнувшись краешком рта.

Кейт настороженно отвела взгляд, окидывая им кучку смеющихся людей. Так далеко, возле двери в здание аэропорта, но их искреннее веселье чувствовалось даже сквозь десятки метров, заполненные тяжелым воздухом.

Она смотрит и не видит. Ни здания. Ни людей.

Мысленно она всё ещё лежит в той кровати, где вокалист оставил ее утром. Словно прикованная невидимыми цепями страхов и сомнений, не находя сил, чтобы сорвать их со своих отекших запястьев.