В том, что Холмс был для многих чем-то большим, нежели вымышленный персонаж, я убедился благодаря нескончаемым письмам, поступавшим на мой адрес с просьбой переслать их сыщику. Немало писем приходило и Ватсону: авторы желали узнать адрес или получить автограф его знаменитого confrère[1]. Одно агентство, рассылавшее газетные вырезки, спрашивало Ватсона, не желает ли Холмс подписаться. Когда Холмс удалился от дел, несколько пожилых дам брались вести для него хозяйство, и одна из них, дабы повысить себе цену, уверяла меня, что прекрасно разбирается в пчеловодстве и умеет «отделять королеву». Не было недостатка и в клиентах, предлагавших Холмсу расследовать разнообразные семейные тайны.

Часто меня спрашивали, обладаю ли я сам качествами, которыми наделил Холмса, или же я Ватсон не только по внешности. Конечно, мне хорошо известно, что одно дело столкнуться с какой-то задачей в реальной жизни и совсем другое – разрешать ее на своих условиях. В то же время никакое умозрение не поможет сочинить литературного героя и придать ему жизнеподобие, если в тебе самом полностью отсутствуют хотя бы зачатки его свойств, – допущение довольно опасное для автора, из-под пера которого вышло немало злодеев. В моем стихотворении «Дальняя комната», где описывается многообразие нашего внутреннего мира, сказано:

Среди этих гостей найдется, возможно, и проницательный сыщик, но, как я убедился, в реальной жизни, чтобы до него доискаться, необходимо подавить всех остальных и привести себя в то особое расположение духа, когда дальнюю комнату населяет один-единственный обитатель. В таких случаях я получаю результат, и несколько раз мне удавалось методами Холмса решать загадки, перед которыми пасовала полиция. При всем том надобно признать, что в обычной жизни я не отличаюсь наблюдательностью и способен взвешивать свидетельства и проницать последовательность событий, только если специально создам особое умонастроение.

А сейчас я, пожалуй, прерву свой рассказ, чтобы привести некоторые подробности о самом известном из моих героев, которые могут быть любопытны читателям.

Уверенность в том, что Холмс – реальный человек из плоти и крови, усиливается, наверно, благодаря его частому появлению на сцене. Когда в театре, который я на шесть месяцев взял в аренду, сошла со сцены моя пьеса по «Родни Стоуну», я отважился на крупную игру, и ничего рискованней я никогда не затевал. Увидев, какой оборот принимают дела, я затворился в кабинете и сосредоточился на сенсационной драме о Шерлоке Холмсе. Я написал ее за неделю и озаглавил «Пестрая лента», по одноименному рассказу. Не будет преувеличением сказать, что за каких-то две недели после закрытия одной пьесы собрался актерский состав и начались репетиции другой. Спектакль имел немалый успех. Настоящим мастером показал себя Лин Хардинг, сыгравший доктора Гримсби Райлотта – едва ли не эпилептика и вполне чудовище; очень хорош был и Сейнтсбери в роли Шерлока Холмса. До конца прогона я возместил все потери из-за предыдущей пьесы и создал не лишенную ценности вещь. Пьеса вошла в репертуар, и ее по сей день представляют в турне по провинции.

Заглавную роль у нас исполнял красивый удав, которым я от души гордился, поэтому представьте себе, с каким возмущением я прочитал финал одной уничижительной рецензии: «Поворотный пункт сюжета был ознаменован появлением откровенно искусственной змеи». Я охотно предложил бы ему кругленькую сумму за согласие взять эту рептилию себе в постель. В разное время у нас выступало несколько змей, но все норовили либо повиснуть, словно шнурок от колокольчика, либо проползти обратно в отверстие и поквитаться с театральным плотником, который взбадривал их, щипая за хвост. В конце концов мы стали использовать искусственных змей, и все, включая плотника, признали, что так лучше.

Это был второй спектакль про Шерлока Холмса. Я упустил упомянуть о первом, который был поставлен много ранее – еще во время Африканской войны. Написал пьесу знаменитый американец Уильям Джиллетт, он же превосходно исполнил роль. Поскольку он воспользовался моими персонажами и отчасти моими сюжетами, мне, естественно, была предложена доля в предприятии, которое оказалось весьма успешным. «Можно мне женить Холмса?» – телеграфировал он мне однажды в муках творчества. «Жените, убейте – делайте, чего душа пожелает», – бездушно ответил я. Я был очарован и пьесой, и актерской игрой, и денежными поступлениями. Думаю, любой, в ком есть артистическая жилка, согласится с тем, что выручка, как бы она ни радовала в час поступления, все же занимает в мыслях автора последнее место.

Сэр Джеймс Барри отдал дань Шерлоку Холмсу в искрометной пародии. Это был веселый жест смирения после провала нашей комической оперы, для которой он взялся написать либретто. Работа была совместной, однако из наших усилий не вышло ничего хорошего. После этого Барри прислал мне пародию на Холмса, написанную на форзаце одной из его книг. Вот она.

Подводя к концу рассказ о приключениях моего друга Шерлока Холмса, я волей-неволей вспоминаю, что, за единственным исключением (об этом случае, завершившем его необычную карьеру, вы вскоре услышите), он никогда не брался за расследования, касающиеся того разряда людей, которые зарабатывают себе на жизнь пером. «Я не отличаюсь особой разборчивостью и готов вести дела с кем угодно, – говаривал он, – однако литературные персоны – это для меня слишком».

Тот вечер мы проводили у себя на Бейкер-стрит. Помнится, я, сидя за столом в центре комнаты, писал рассказ «Человек без пробковой ноги» – историю, столь поразившую Королевское общество и прочие научные учреждения Европы; Холмс же ради развлечения взялся немного попрактиковаться в стрельбе. У него было заведено летними вечерами стрелять по мне так, что пули пролетали вплотную к лицу, а на противоположной стене складывалось мое фотографическое изображение; многие из этих пистолетных портретов отличаются поразительным сходством, что служит некоторым подтверждением его мастерства.

Случайно взглянув в окно, я заметил двух джентльменов, быстрым шагом шедших по Бейкер-стрит, и спросил моего друга, кто они. Холмс тут же закурил трубку и, свернувшись восьмеркой в кресле, ответил:

– Это соавторы комической оперы, и пьеса их не стала триумфом.

Я подпрыгнул до потолка от изумления, а Холмс объяснил:

– Дорогой мой Ватсон, эти люди явно посвятили себя какому-то низменному ремеслу. Это даже вы могли бы установить по их лицам. Голубые бумажки, которые они так яростно расшвыривают, – газетные заметки от агентства «Дюррантс Пресс». Судя по оттопыренным карманам, этих бумажек у соавторов сотни. Будь это приятное чтение, они бы не устроили на нем пляски!

Снова подпрыгнув до потолка (он у нас сплошь в выбоинах), я воскликнул:

– Поразительно! Но может быть, они просто писатели.

– Нет, – возразил Холмс, – просто писатели упоминаются в прессе лишь раз в неделю. Сотни упоминаний собирают только преступники, драматурги и актеры.

– Тогда почему бы не актеры?

– Актеры бы ехали в экипаже.

– Что еще вы можете о них сказать?