Второе, что оказалось очень важным в моей жизни, – это радио, точнее, две увлекательные радиопередачи, которые я всегда слушал и которых ждал с нетерпением. Одна называлась «Клуб знаменитых капитанов»: о необыкновенных морских приключениях, о пиратах и мореплавателях, а другая – «Юнга Захар Загадкин» – о географии. Захар голосом актера Льва Дурова рассказывал удивительные вещи, а потом задавал загадки типа: «Маленький Зяблик прилетел в гости к другу Талсану…» Нужно было найти на карте эти объекты и написать об этом в редакцию – и даже получить за правильный ответ почетную грамоту Всесоюзного радио! И я часами просиживал с атласом и сочинял письма, начинавшиеся словами: «Дорогой Захар! Вам пишет ученик 4 класса… Я нашел реку Зяблик, которая впадает в озеро Талсан…» – и т. д. С тех пор я отлично знаю географию России и сопредельных стран. Но почетной грамоты от редакции (тогда так и писали: «Дорогая редакция!»), увы, я не получил – а так жаждал! Смешно, но все детство и юность я почему-то страдал от неполучения грамот и медалей и страшно завидовал их обладателям. Позором и разоблачением закончилась наша с приятелем интермедия с утоплением на реке, ломившая, по моему расчету, на получение медали «За спасение утопающего». Потом эта жажда славы прошла.
Но больше всего на свете я любил читать, и когда отправлялся менять книгу в районную библиотеку, то последний квартал уже не мог пройти спокойно, а, прижимая книжку к груди, мчался во весь дух, будто на пожар. Эти рывки мне впоследствии пригодились. И вот однажды в каком-то пиратском романе я прочитал: «Наш корабль вошел в Канал (Ла-Манш. – Я. С.), и после стольких лет скитаний я увидел, наконец, родные белые скалы Дувра». Я был потрясен: «Белые скалы Дувра!» Это было так захватывающе-романтично, так разительно диссонировало со скучной и серой жизнью простиравшегося подо мной грязного, унылого двора, по которому лениво бродили куры, а под забором спал пьяный сосед дядя Витя, так влекло меня в некую романтическую туманную даль, где «капитан, обветренный, как скалы…» и т. п.
Я, несомненно, отличался от своих ровесников этим пристрастием к чтению, своей особой жизнью вне мира, который меня окружал. Много лет спустя моя мудрая жена, познакомившись с моими незатейливыми родственниками, сказала, что я… явно не из их семьи, что меня, верно, подменили в роддоме… В ответ я пошутил в стиле Полиграфа Полиграфовича про кровь ньюфаундленда в нашем роду, а потом вдруг вспомнил рассказ матери, как однажды, зимой, они с бабушкой отправились в гости в пригород Замчаловку, к дальним знакомым. Туда они взяли с собой и меня, двухлетнего, плотно укутав и посадив в детские саночки. И, когда поздно вечером обе пьяненькие бабы, распевая «Рябину кудрявую», уже приближались к нашему дому, вдруг обнаружилось, что саночки-то пусты! – по дороге они меня потеряли! Тотчас протрезвев, они в ужасе бросились назад и через два квартала нашли меня, мирно спящего в сугробе. Вот тогда-то, видимо, ангел и подменил меня… Так что перед вами – это вовсе не я!
Какое-то время я страшно увлекался авиа- и судомоделированием, и вершиной моего творчества стала модель чайного клипера. Соседний пруд показался мне слишком тесным для такого роскошного корабля, и я отважно отправился на весенний разлив реки, спустил «Фермопилы» на воду, ветер надул паруса, и отлично построенный клипер, тотчас взяв крутой бейдевинд, умчался вдаль… Напрасно я бежал, стремительно огибал овраги и препятствия на пути вдоль берега – бесполезно, он уплыл в неведомое – не иначе, как к белым скалам Дувра. Недавно он ко мне «вернулся»: я издал детскую книгу «От мачты до киля» – об устройстве парусного корабля в память о моих умчавшихся «Фермопилах» – и даже получил за нее премию Госкомиздата с замечательным названием «Читаем вместе». Чтение в семейном кругу по вечерам является для меня и до сих пор ярчайшим символом, одним из несравненных достояний и наслаждений мирной и уютной семейной жизни.
Но жизнь брала свое, окружение и двор все сильнее затягивали меня-подростка, и мать после трех моих приводов в милицию и шести двоек в четверти совершила неординарный поступок – резко изменила нашу жизнь: завербовалась в воинскую часть (она была бухгалтером) и увезла меня в Белоруссию. В одно мгновение я оказался среди безбрежных лесов, за тремя рядами колючей проволоки, в маленьком гарнизонном поселке, где были пять панельных домов, школа, плац-площадь, клуб, больница, стадион. Класс состоял из пяти-шести учеников-паинек, офицерских детей в чистеньких костюмчиках, и не учиться там было просто невозможно. Плюс самодеятельность: попавший в армию театральный режиссер Миша ставил патриотические пьесы, и в одной из них – про партизан, с белорусским названием «Выбух» (Взрыв) – я играл гестаповца, который пытал юную героиню-подпольщицу… Зрители, сочувствовавшие юной героине, бросались в меня сливами. И еще в моей жизни появился Александр Иванович…
Это был молодой учитель физкультуры. Он приметил во мне одно важное для бегуна качество – на последнем круге я мог без напряжения, резко, прибавить в скорости и уйти от пелетона (группы бегунов). Он сказал, что если я согласен, то он сделает из меня олимпийского чемпиона на полуторке (1500 м). При этом нельзя не ценить его честность: Александр Иванович признался, что, уцепившись за меня – золотого мальчика, – он выберется из этой дыры. В этом был резон. Тренер по легкой атлетике не похож на тренера командной игры. Он может вести спортсмена всю его карьеру. И порой на крупных соревнованиях я замечаю их. Они стоят в первых рядах зрителей (им не дают пропусков в тренерскую зону) с секундомером в руке и, преодолевая шум трибун и расстояние, кричат что-то своим воспитанникам, пробегающим по дорожке, так они ведут график забега – самое важное для бегуна. Я согласился, и началось…
Вообще спорт необыкновенно важен для молодого человека. Тут, в сжатом виде, вся жизнь: и тревога, надежда, и мандраж перед стартом, как в первый раз с женщиной, и возбуждающий шум толпы (в этом смысле понимаю азарт лошадей на ипподроме), и внезапная сухость во рту, и невесомая теснота шиповок на ногах, когда вступаешь на гаревую дорожку. Стартовый выстрел срывает тебя с места и запускает внутренний секундомер, как таймер на мине из финала западных триллеров о герое, спасающем за эти секунды мир. Кажется, что в беге ты не дышишь, лишь свистит в ушах воздух, и молотом стучит сердце. Но и в эти три-четыре минуты ты успеваешь и подумать, и проявить расчетливость, терпение, хитрость, и, конечно, риск и волю, как ни банально звучит, к победе. А в конце так ослепительна радость торжества, когда ты первым утаскиваешь грудью такую податливую финишную ленточку, а она, твоя пассия на трибуне, видит этот ошеломительный триумф! Победа всегда и везде нужна человеку, она поднимает степень уважения к себе. И, конечно, за всем этим стоит (увы, опять очевидная банальность) труд, тяжелейший труд. Каждое утро тренер будил меня, и до школы два часа я тренировался по его программе, которая должна была вывести меня (согласно его многолетнему плану) на пьедестал почета Олимпиады 1972 года в Мюнхене (помню, более всего он опасался кенийских бегунов и постоянно примеривался к ним). После уроков мы шли на вторую двухчасовую тренировку или бежали в лесу кросс на выносливость. Потом он массировал мне ноги. Все было по-честному – а в наши дни ему впаяли бы статью по педофилии. И так каждый день два долгих года. Он прогонял меня с танцев, не давал глотнуть пива и, внезапно выйдя из-за угла школы, вырывал из моего рта сигарету. Он запрещал мне даже болеть и страшно ругался, если я простужался. Каждую неделю Александр Иванович давал моей матери меню для меня, и, если у нас не хватало денег, он покупал продукты сам – при том, что у него была своя семья, а зарплата школьного физкультурника невелика и ныне. И результаты мои непрерывно улучшались – в 8-м классе я стал победителем в воинской части, обойдя взрослых мужиков на двух дистанциях, и получил третий взрослый разряд, последовали окружные, городские, областные соревнования, второй, первый взрослые разряды. Мы отправили в округ документы на получение звания кандидата в мастера. Когда я был в десятом классе, тренер стал планомерно готовить меня к поступлению в Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта, для чего собирался ехать со мной в Ленинград и там поселиться, чтобы вести меня дальше по графику чемпиона. Вот тут-то и стали возникать возрастные проблемы: ведь мой мир оставался предельно аскетичным, тогда как все парни уже имели девушек и хвастались победами иного свойства. Я же, как идиот, накручивал круги на школьном стадионе, отмечая пройденное выброшенными из кармашка спичками, а они там, в кустах, шуршали и пыхтели. И это, выражаясь современным языком, напрягало.
