— О отец!.. Бог мой! Мне кажется, что… да.

— Ну что же! Я не говорю нет!

Мадлен, уже некоторое время смотревший сквозь оконное стекло, внезапно распахнул окно и позвал того, о ком шла речь.

— Что ты делаешь? — спросил г-н Пелюш.

— Черт возьми! Я вижу, что он вернулся на то место, откуда я прогнал его сегодня утром: я его позвал.

— Но ведь я не сказал да.

— Мой славный друг, в делах женитьбы, как в делах любви: если не говорят нет, то можно считать, что нотариус уже поставил свою подпись.

Анри постучал в дверь. Мадлен открыл ему. Несмотря на свои светские навыки, молодой человек едва скрывал смущение. Он был бледен и сильно взволнован.

— Мальчик мой, — обратился к нему Мадлен без всяких вступлений, — я выполнил миссию, возложенную на меня тобою, и господин Пелюш соблаговолил удостоить тебя чести назвать своим зятем.

Анри схватил руку г-на Пелюша и горячо пожал ее.

— Обними его, обними, — сказал Мадлен. — Так всегда поступают на улице Бур-л'Аббе.

Молодой человек не заставил повторять дважды и с искренним волнением обнял своего будущего тестя.

— Сударь, — обратился к нему Анри. — Мой поступок, так мало подготовленный, такой неожиданный и внезапный, мог показаться вам странным; но за те несколько часов, которые я имел честь провести в обществе вашей досточтимой дочери вчера, я настолько хорошо успел узнать и оценить все ее достоинства, что пришел к мысли: никоим образом нельзя считать, что слишком торопишься, коль скоро речь идет о том, чтобы заполучить подобное сокровище. Благодарю вас, сударь, за то, что вы так благосклонно отнеслись к моей просьбе. Я столь высоко ценю это, что, хотя и самоуверенно с моей стороны заранее говорить о признательности, осмелюсь утверждать, что она будет достойна оказанной мне милости. До сих пор у вас было лишь одно любящее вас дитя, отныне их будет двое.

Господину Пелюшу вторично пришлось прибегнуть к помощи носового платка, и когда он должным образом осушил свои глаза, то уже сам раскрыл объятия молодому человеку.

Даже у Мадлена появилось такое выражение лица, которое доказывало, как нелегко ему дается внешнее спокойствие.

— Черт возьми! — сказал он слегка дрожащим голосом. — Мальчик должен получить награду за свое доброе дело. Дважды он исколол лицо о твою бороду, Пелюш. Этого достаточно, чтобы ты позволил ему познакомиться с кожей, более свежей и более нежной и гладкой, чем твоя.

И не дожидаясь разрешения, о котором просил, Мадлен подтолкнул Анри к Камилле.

Вся дрожа и покраснев, девушка подставила свои щеки Анри, и губы юноши робко прикоснулись к их атласу. Поцелуи, которыми он наградил своего будущего тестя, были весьма звучными, но те, которые получила от него Камилла, гораздо сильнее отозвались в душах присутствующих.

— Браво! — подхватил Мадлен. — А теперь, когда вы помолвлены, пойдите прогуляйтесь по саду и дайте возможность тому, кого вы отныне оба станете звать отцом, наверстать упущенное время и быстро одеться и привести себя в порядок, так как в десять часов у нас назначена встреча с нашими охотниками.

Молодые люди вышли, но г-н Пелюш тем не менее продолжал сидеть на кровати, скрестив ноги, локтями опершись на колени и рукой подперев подбородок.

— Ну, и о чем ты думаешь? — спросил его Мадлен.

— Я не могу поверить, что все это происходит на самом деле: моя дочь стала невестой, я убил ужасного кабана, и все это менее чем за сутки!..

— Не считая того, что день еще не начался, и один Господь знает, что он тебе еще готовит! А следует признать, Пелюш, что лишь один ты умеешь так проворно обделывать дела.

— Не правда ли? — продолжал хозяин «Королевы цветов», не оставляя своей позы. — Он очень хорош, этот молодой человек, просто великолепен: отличные манеры, прекрасно изъясняется. Все, что он мне говорил, было так прочувствованно. В его волнении было столько душевности, что ему удалось растрогать даже такого старого ворчуна, как я. О! Мне кажется, что я сделал хороший выбор и что Камилла будет счастлива.

— Кстати, теперь, когда мы одни, я могу успокоить те сомнения и опасения, которые внушало тебе благородное происхождение твоего будущего зятя.

— Что это означит? — спросил г-н Пелюш, слегка нахмурившись.

— А то, что это дворянство не настолько знатное, чтобы быть неприступным.

Негоциант покраснел до корней волос.

— А, дворянство мантии? — предположил он.

— Нет, не совсем, — с неким колебанием в голосе ответил Мадлен. — У предков Анри как раз платью-то и недоставало того, что называют благородством. Иначе говоря, его мать была простого происхождения, такого, как ты и я.

— Ну и что! Что это доказывает? — вскричал г-н Пелюш, с небывалым воодушевлением разгорячившись. — Ты в самом деле крайне невежествен во всем, Мадлен. Да сколько подобных случаев было в самых известных фамилиях? Пусть мать моего зятя будет кем тебе угодно, это не помешает ему быть виконтом. А когда обо мне будут докладывать в Тюильри, неужели ты полагаешь, что дежурный придверник скажет: «Тесть господина де Норуа, чья мать была мадемуазель Никто»? Какого черта тебе понадобилось забивать мне голову подобным вздором!

— Я считал своим долгом предупредить тебя.

— Хорошо! Я отдаю должное твоим намерениям; но черт возьми, говори как можно меньше о подобных историях, которые годны лишь на то, чтобы дать повод для пересудов недоброжелателям. Подожди, я встаю, передай мне мои вещи. О Боже мой!.. — продолжил г-н Пелюш.

— Что такое?

— Я забыл посоветоваться с Атенаис.

— Черт! Поздновато же ты это заметил.

— Ба! — вскричал г-н Пелюш с самодовольным видом. — Моя жена заплачет от счастья, когда узнает, что я сделал нашу дочь виконтессой.

Прошла неделя.

Несмотря на уверенность в неотразимом воздействии титула, который будущий зять передаст его дочери, г-н Пелюш пребывал в весьма серьезном затруднении, не отваживаясь сообщить супруге, что, не посоветовавшись с ней, он осмелился принять такое важное решение.

Каждое утро, поднявшись с постели, он спускался в комнату Мадлена, садился перед секретером, брал большой чистый лист бумаги, долго чинил перо, задумывался на несколько мгновений, каллиграфическим почерком писал в верху страницы дату и останавливался, совершив это усилие. Затем, пожевав несколько минут бородку пера и раз шесть воспользовавшись табакеркой, он неизменно вспоминал о какой-нибудь встрече, неожиданной обязанности, вынуждавшей его перенести на следующий день это дело, слишком серьезное для того, чтобы им можно было заниматься в спешке.

На восьмой день результаты благих намерений г-на Пелюша все еще сводились к восьми очинённым перьям и восьми испорченным листам бумаги.

Но следует отметить, что за эту неделю сельские занятия Пелюша получили необыкновенный размах.

Едва этот новоявленный Цезарь перешел Рубикон, как он забыл все опасения, удерживавшие его на берегу, и так же был горд своим поражением, как если бы это поражение было победой. Перемена, произошедшая в его чувствах в пользу Анри де Норуа, была столь же сильной, сколь и внезапной. Общественное положение молодого человека, уважение, которым он пользовался в округе, его более чем приличное состояние весьма приятно тешили мелкое тщеславие г-на Пелюша, и он на секунду забыл о том, что этот зять был ему, так сказать, навязан; цветочник не только не давал себе труда скрыть свое удовлетворение, но и полагал, что Мадлен не имеет оснований утверждать, будто его инициатива неким образом содействовала заключению планируемого союза.

Эта свадьба буквально переносила г-на Пелюша на седьмое небо от счастья, и вот почему.

Следствием мелких страстей является эгоизм: г-н Пелюш был слишком тщеславен, чтобы не испытывать склонность к культу собственной особы. Подсознательно, не признаваясь в этом себе сам, он, когда Камилла подросла, стал опасаться того часа, когда какой-нибудь незнакомец придет, чтобы отобрать у него часть, нет, не его состояния, а того самого ценного, что было у него, — привязанности его ребенка. Тщетно он старался подавить эти смутные опасения высокими словами о долге, самоотречении, о необходимости принести жертву; тщетно он ставил себе в пример пеликана, который разрывает собственные внутренности, чтобы накормить своих голодных птенцов, — г-н Пелюш, как это свойственно во многих обстоятельствах людям небольшой душевной силы, в итоге лишь, так сказать, удваивал свои страхи. Он хотел одновременно обеспечить счастье своей дочери, выдав ее замуж, и свое собственное, сохранив Камиллу возле себя, а главное, ни с кем не деля те заботы, которыми изо дня в день окружала его девушка. Следствием этого внутреннего противоречия было то, что до сих пор он с восторгом встречал все партии, предлагаемые Камилле, но с не меньшим восторгом объявлял их совершенно недостойными ее.