Ну, а когда я понял, что к чему, поехали мы с отцом туда посмотреть. Когда пыль везде осела и видно стало нормально. А там ямища — саженей семьсот поперёк и двести вглубь, не меньше. И в эту ямищу из срезанных водоносных жил бурая вода сочится. Короче, понаехали большие специалисты, один так вообще на аэроплане прилетел; пофотографировали, взяли пробы и свалили. Я с научной работой знаком, сам знаю, пару косточек-камушков найдёшь, полгода можно бумагу марать. Дед налил себе вторую чашку.
— Ямища та заполнилась лет через пять, но не вся, а только до уровня верховодки. Так что метров шесть от края оставалось. Вода так бурая и была, видать, её ключи донные постоянно перемешивали. Ну а ещё лет через десять прилетел один молодой, вроде вас, на бескрылом аэроплане с двумя вертушками сверху. Воды той набрал и года два мы его не видели. Вернулся же он с целой толпой народу, а с ними целое стадо этих вертолётов, и каждый или в брюхе, или в лапах какую-нибудь машину хитрую принёс. Этот деятель-то нам свою задумку и растолковал. Оказывается, тут пласт залегает рудный, богатый, железа в нём мало только не половина. А метеорит этот пласт надломил, и вода стала его потихоньку подмывать. Слово да дело, через год он сюда железную дорогу дотянул и как раз пробную плавку дал. Он ведь как придумал — со дна этот ил рудный насосами качать да и отфильтровывать. Вот тебе, говорит, готовая обогащённая руда, там эта, как её, суспензия железистая. Со временем рабочий люд сюда понаехал, умник этот жилья настроил, все условия создал. И работают люди, куда ни ткни — династия! Ну, сталевары, кузнецы, понятно, это дело святое, а вот потомственный изолировщик, или, тьфу, ассенизатор… Но никак эту ямищу ни на метр не вычерпают. Оно, наверное, тот парень так рассчитал, недаром он два года где-то пропадал. Думательная деятельность, она большого таланта требует. А воду, которая из того железного ила испаряется, он в трубы загнал. Зимой тепло, горячая вода круглый год, теплицы при фабрике. Сейчас там его сын средний дела ведёт, говорят, женился на какой-то дивчине чуть ли не из рода того самого Ганса.
Это я всё для подвода рассказывал, для создания картины, так сказать. Заинтересовался я, что это за друзья такие, Иван да Ганс. Ну, бабка-то померла, зато писем после неё осталось много. Деда своего я не видел, он вместе с этими друзьями как ушёл воевать против Красных Комиссаров, так и сгинул где-то в чужом краю. Но покуда жив был, письма часто писал. Я по ним и восстановил, что и как было. Там и фотографий много он присылал, на них я похожие машины как раз видел.
Значит, когда бабке моей было восемнадцать, в аккурат она замуж вышла. И в тот же год случилось у них нашествие. Пришли и на машинах, и конные, и пешие, под красными знамёнами, всё забирали. Это потом до нас новости дошли, что они власть захватили, ну а так как край наш был далеко от столицы, то народ месяца два не понимал, что же случилось. Нос свой везде нос совали, и прихвостни у них среди местных нашлись. В семье не без урода, что поделаешь… Ну, власть установили, везде свои управы понатыкали. Утряслось, уже они не зверствовали, как поначалу. Но, бывало, проснёшься, к соседу поедешь на хутор, а там уже пусто. Забрали среди ночи и увезли незнамо куда. Это я из того, что мне бабка рассказывала помню. И вот однажды клич они кинули, что мол, война на пороге и так далее. Ну, кто с ними подался, тех больше уже никто и не видел. Никогда и ни в каком виде. Раненых стали мимо нас провозить по железной дороге, много везли. Туда технику и закрытые эшелоны, а оттуда раненых. Через полгода как-то ночью выходит она, а ночь ясная-ясная, слышу, высоко в небе тёмная точка ползёт и моторы чуть слышно. На следующую ночь пять прошло, потом целая стая. И красные эти сообщают, мол, враги бомбили что-то в тылу. Нас не бомбили, говорит, потому что нечего было.
Дед усмехнулся, закинул в рот небольшой пирожок, долго смаковал его с чаем.
— Ну вот. А ещё через полгода, весной, стали они куда-то спешно собираться. Управу свою свернули резво, стали всё вывозить. Из наших почти никто с ними не ушёл, научены были уже. Ну, они кое-кого постреляли для самоуспокоения, и видать, всерьёз намеревались вернуться. И через неделю въезжают в нашу усадьбу несколько машин, вот совсем как у вас. На одних флаги чёрно-бело-красные, на других наши старые! Я сначала глазам своим не поверила, бабка говорит. С головной сходят двое, в серой форме и в зелёной, и ко мне, к бабке то есть. Это и были те Иван с Гансом, они Красных Комиссаров как погнали, так и всё. Дед с ними вместе пошёл, ибо натерпелся. Писал, как они их катили до самого моря-океана и там раздолбали, фотографии слал. До лейтенантского чина дослужился, это за три года-то, а на обратной дороге лесные диверсанты пути взорвали под поездом, так, сказали, дед в том эшелоне погиб. Так и было.
Я покачал головой. Ну и дела… Значит, дед наш не то что не отсюда, а совсем не отсюда. В его родной мерности что-то произошло по другому, и вермахт — или всё-таки рейхсвер? — с самого начала получил поддержку местного населения. То ли в своё время вместо большевиков другая фракция верх взяла, то ли ещё что. И всё повернуло на другие рельсы. Посмотрев на своих, я увидел как будто себя в зеркале — такая история нам была неизвестна. Эльфы половину поняли, половину нет, потому что дед часто сбивался на диалект, похожий на приазовский, с проглоченными окончаниями и слитными согласными. Вот значит, что за Иван с Гансом… Будем иметь в виду.
После обстоятельного рассказа Петровича все как-то незаметно занялись своими делами. Возни по хозяйству хватает всегда. Андрей с Светой принялись помогать деду с уборкой и посудой, в общем народ разбрёлся кто куда. Вот значит как… Загадочная личность этот дед. Знает много, ещё большее, похоже, замалчивает. Не по чину простому смотрителю переправы. Или он тут так, только прикидывается Хароном местного значения?
Скорее всего, в Зоне просто так ничего не происходит. Если, как объясняла Элен, пирамида как бы сама находит человека после каких-то действий или событий… То почему бы не предположить, что есть силы, ненавязчиво подталкивающие к этим действиям? Тогда "вечер стрелецкой казни" не что иной, как просто очередной шаг в проверке? Ну и размах…
Неожиданная и, наверное, запоздалая догадка вдруг оформилась в голове. Всё что происходило и происходит, легко укладывается в рамки несложной по своей логике игрушки. Пошёл туда, замочил кучу монстров, отгрёб опыта и артефактов, пошёл сюда, спас кого-то, возьми с полки пирожок. То есть пирамиду с бонусом в виде исполнения желаний.
Тогда что же получается? Для организаторов этой масштабной, но примитивной по организации игры настоящим неизвестным будет только одно: желание. Что загадает очередной претендент у очередной пирамиды? Хотя, может быть, человеческие желания достаточно предсказуемы, за исключением совсем оригинальных личностей. Я догадался уже, что в разное время и в разных местах появлялись люди с заданиями, подобными миссии Элен Уордер, что может объяснить и "будённовцев", и этих героев, Ивана с Гансом. Человеческие желания и безо всяких пирамидок способны деформировать действительность. Так почему же они не могут ветвить её? Вполне могло пойти разделение где-то в конце позапрошлого века, и вот тебе два героя. Да и раньше что-то подобное могло случаться. Правда, закончилось всё это Зоной. У нас. Но ведь никому, кроме Блэка, и в голову не пришло просить конец света, да?
Делаем предположение, что всё это — Игра. Именно так, с большой буквы. Игра с не до конца известными правилами и непонятным итогом, потому что не определена одна существенная переменная. Слабое место, без которого, однако, не обойтись. Вот и хорошо. Но такой случай придумаем свою маленькую подпрограмму и посмотрим, что получится. Как поведёт себя Игра, поле которой — Зона? Сообразит ли вовремя, что часть фигурок на трёхмерной карте сумела оторваться и хотя бы часть карты увидеть со стороны?
Мои умопостроения прервало поскрипывание дерева. Упираясь в настил парома, дед Петрович мощно тянул трос, переправляясь к трём смутным фигурам, стоявшим под прибрежными деревьями на той стороне. На середине реки, на обратной дороге, они обозначились как двое мужчин в дорожных плащах с капюшонами и женщина в домашней одежде. У дома Петровича на столбе висела белая дроссельная лампа, она как раз освещала реку до стрежня, будто лишний раз проводя границу между "там" и "здесь".
