— Боже! — воскликнул он, пытаясь поднять руки к Небу. — А я-то думал, что мои муки не будут напрасными!

— Нет, черт побери! — вскричал Ришар. — Они не напрасны! Юберта станет моей женой, как бы тяжело мне это ни было. Ах! На этот раз можешь мне поверить — я клянусь тебе, Валентин, клянусь всем, что для человека свято на земле!

— Я верю, верю тебе, — сказал раненый, сжимая руку друга своей слабеющей рукой, — каким бы легкомысленным ты ни был, у тебя доброе сердце; ты не захочешь отягчать свою совесть сожалениями о том, что солгал старому товарищу, который скоро покинет тебя навсегда. Но зачем говорить о грустном? Поверь, если ты сделаешь счастливой Юберту, ты станешь счастливым и сам.

Вы, распутники, говорите о браке с таким же презрением, как атеисты о Боге. Но, несмотря на все насмешки неверующих, святой союз между женщиной и мужчиной по-прежнему остается единственным залогом счастья и покоя на этом свете. Откажись от своих порочных привычек, Ришар, порви со своей беспутной и беспорядочной жизнью; труд — это самая благородная из всех целей человека, а в том новом положении, которое тебя ждет, он становится первейшей обязанностью. Ты с некоторым опозданием поймешь истинную ценность этого понятия, но, начав следовать его заповедям, ты оценишь радость труда.

Мои нравоучения тебя утомляют, бедный Ришар, ты так часто мне это говорил; потерпи еще немного, это моя последняя проповедь. Послушай, я уже не даю тебе советов, а обращаюсь к тебе лишь с одной просьбой. Юберта молода, она только начинает жить, она скоро меня забудет; к тому же ты не сможешь ревновать ее к покойнику.

В ответ на этот призыв Ришар разрыдался.

— Напоминай ей иногда обо мне, когда вы будете сидеть вдвоем у камина; пусть она тоже повторяет мое имя вслед за тобой!

Ришар пожал руку друга.

— Теперь я знаю, — продолжал раненый, — что не все, нет, нет, не все умирает вместе с нами; когда моя душа покинет тело, она всегда будет находиться поблизости от вас; моя любовь к вам окажется сильнее смерти, и, как мне кажется, когда мой дух будет вас видеть и слышать, будучи не в силах с вами говорить, счастье от того, что Юберта произносит мое имя и, возможно, плачет, вспоминая обо мне, не сравнится ни с каким блаженством, которое нам сулят в загробной жизни.

Ришара душили слезы; наконец, ему удалось выдавить из себя несколько слов.

— О! Я никогда не забуду тебя, Валентин, — промолвил он, — а что касается Юберты…

— Ришар, — произнес раненый умоляющим голосом, перебивая друга, — Ришар, нельзя ли мне в последний раз перед смертью увидеть ее?

Скульптор ничего не ответил.

— О! — воскликнул Валентин с упреком в голосе. Скульптор почувствовал, сколько мучительной боли было в этом обыкновенном возгласе.

— Невозможно! — сказал он. — Я клянусь, Валентин, что это невозможно.

— Невозможно? — переспросил раненый, чьи зрачки сильно расширились. — Почему же? Знаешь, Ришар, ты вызвал у меня странное подозрение. Уж не обманул ли ты меня, сказав, что Юберта жива? Ришар, я хочу видеть ее, живую или мертвую, я хочу этого, слышишь?

Как ни пытался скульптор удержать друга, тот все-таки приподнялся, опираясь на одно колено.

— Что ты делаешь, несчастный! — вскричал Ришар. — Тебе же запретили волноваться и двигаться.

— Я пойду к Юберте, раз ты не хочешь привести ее ко мне.

В тот же миг из комнаты, где находилась девушка, послышались невнятные крики. Валентин узнал голос Юберты.

— Что там происходит? — спросил он, пытаясь встать на ноги. — Отчего она кричит?

— Ради Бога, Валентин, — взмолился Ришар, — ради всего святого, не сейчас, позже!

— Разве ты не слышишь? Юберта кричит, она зовет на помощь.

Шатаясь, Валентин направился к двери.

— Что ж! — воскликнул Ришар, — Придется сказать тебе правду: Юберта… Он замялся.

— Ну, что с ней? — спросил Валентин.

— Она сошла с ума.

Раненый вскрикнул и затем захрипел; он покачнулся, обернулся и рухнул на пол, подобно выкорчеванному дереву.

На крик Валентина и раздавшийся в ответ не менее страшный крик Ришара, а также на шум упавшего тела прибежал врач.

Вдвоем с Ришаром они бросились к раненому и подняли его.

Глаза Валентина были широко открыты, но взгляд их был тускл и неподвижен; его губы еще шевелились, но не могли произнести ни звука; затем его тело забилось в предсмертных судорогах, а изо рта вырвался мучительный вздох.

Вместе с этим вздохом отлетела душа Валентина.

— Ничего не поделаешь, — сказал Ришару врач, — он умер.

Бледный, плачущий, сотрясаемый нервной дрожью, скульптор некоторое время неподвижно стоял на коленях возле тела своего друга и молился — в некоторые минуты молитва сама вырывается наружу из глубины нашей души, даже если наши губы не знают ее слов.

Затем Ришар подумал, что если Валентин прав и что-то остается от нас после смерти, то лучше всего он мог бы доказать душе покойного свою скорбь, проявляя нежную заботу о Юберте.

Скульптор в последний раз поцеловал друга, закрыл его рот и глаза и, шатаясь как пьяный, направился туда, где он оставил девушку.

К его великому удивлению, врач был там один.

Дверь комнаты, выходившей во дворик, была открыта…

— Где Юберта? — вскричал Ришар угрожающим тоном, в котором в то же время слышалась мольба.

— Она хотела отправиться на поиски деда, который все не приходил, — ответил врач, — а я пытался ее удержать, поэтому она кричала.

Услышав ваши крики, я отпустил девушку и побежал к вам.

— О! — воскликнул Ришар. — Горе мне, горе!

Он бросился прочь из комнаты и помчался к привратнику, чтобы расспросить его.

Привратник заметил, как Юберта с растрепанными волосами выскочила из дома, и поспешил за ней. К сожалению, после несчастного случая входная дверь оставались открытой.

Он лишь заметил, что девушка, смутно видневшаяся в темноте, метнулась в сторону Сент-Антуанского предместья.

Он звал Юберту по имени, но тщетно — она скрылась за углом Шарантонской улицы.

Ришар устремился в указанном направлении, чтобы попытаться догнать ее.

Ночь была холодной и дождливой.

У скульптора оставалась только одна надежда. Он запомнил слова Юберты: «Дедушка задерживается, я схожу за ним».

Скорее всего она должна была выбрать знакомый путь, по которому ходила столько раз, когда носила в Париж улов папаши Гишара и приносила ему оттуда деньги.

Поэтому Ришар направился к заставе Трона, вглядываясь в каждую женщину, следовавшую по венсенской дороге, но ни одна из них не была Юбертой.

Впрочем, прохожие попадались редко; когда он дошел до заставы, пробило полночь.

От заставы Трона до Венсена тянется длинная прямая дорога.

Ришар надеялся, что увидит ту, которую он искал; однако он миновал Венсен, Жуэнвиль и Сен-Мор, не встретив ни единой души.

Временами скульптор останавливался и осматривался вокруг; ему очень хотелось позвать Юберту, но он не решался этого сделать, не понимая причины своей робости.

Очевидно, Ришар боялся собственного голоса.

Дойдя до Сен-Мора, он свернул с главной дороги и пошел напрямик, через поле, в деревню Ла-Варенна, которая состояла в то время всего из нескольких домов, расположенных на берегу реки.

Среди этих домов хижина Франсуа Гишара выделялась своей ветхостью.

Скульптор приблизился к ней с трепещущим сердцем и дрожащими ногами.

То был единственный дом, сквозь ставни которого пробивался слабый свет.

Этот свет на миг показался Ришару лучом надежды.

Молодой человек подошел к окну. Как он и предполагал, ставни не были заперты изнутри. Он осторожно отодвинул одну из них. Несмотря на поздний час, папаша Горемыка еще не ложился спать. Он сидел у камина, и лампа, стоявшая на деревянном выступе, освещала его лицо. Оно было бледное и безжизненное, словно лицо покойника.

Старик был неподвижен, как статуя; его можно было бы принять за мертвеца, если бы время от времени крупные слезы, капавшие с его ресниц, не текли по морщинистым щекам.