У его могилы Святогорье к себе манит — В эти парки, луга и рощи… Здесь и дышится как-то проще, И без боли душа скорбит. И слова здесь звучат полней, И сердца не стучат вполсилы… Здесь, застыв у его могилы, Плачет Русь… Я горюю с ней… Бессилие Семь красок основных дал людям Бог, Художник на палитре их смешает — И на холсте под кистью оживает Мир, вызывая восхищенья вздох. Семь звонких нот имеет человек. Попав однажды в руки музыканту И повинуясь мощному таланту, Они бессмертными становятся навек. А у меня – огромный Божий дар: Я речью поэтической владею, Но как-то непростительно немею, Не в силах передать души пожар И рассказать, как звёзды хороши, Как день горяч был на исходе лета; О том, что не всегда стезя поэта Становится отрадой для души; Про тень лесов и про живой родник, Что пробивает русло меж корнями; Про пики гор, покрытые снегами, И про огромный полюсов ледник; И как натужно тяжелы шаги, Когда с любимым оказалась в ссоре, И как спина сутулится от горя… О, Мать-Природа! Научи и помоги! Страх Боюсь от слабости сломаться, Боюсь, что больше не смогу Жить улыбаясь – притворяться. Боюсь. И силы берегу. Мне страшно, если мимоходом Залезть мне в душу норовят, Когда душевную свободу Цепями заковать хотят. Боюсь людского бессердечья, Боюсь, что в горе, – в крик сорвусь. К себе внимание привлечь я До смехотворного – боюсь. Боюсь твоим глазам поверить И недоверия – боюсь. Боюсь, что ты захлопнешь двери, Пока я сделать шаг решусь. Боюсь, не вынесу разлуки, Когда наступит наш разрыв. В отчаянье ломаю руки, До боли губы закусив. О, это горькое бессилье, Извечный глупый женский страх! Когда же мне сломали крылья, В душе уверенность поправ?! «До седин дожила, а не мудрая…» До седин дожила, а не мудрая: Ни смолчать не могу, ни польстить. Хоть встречаю полвека утра я — Не умею, как надо, жить. Не постичь мне кодекс бесчестия, Вытирание ног о друзей: Проживи на свете лет двести я — Не постигну – хоть ты убей! Не понять головой непрактичною Звон монет и шелест купюр. А ведь как бывает обычно-то? — Где конверт – «порядок», «ажур». И спина моя не приучена Нужным людям поклоны бить, И, хондрозом гордости скручена, Головы не могу склонить. И в кого задалась, непутёвая?! Бабка всё твердила: «В отца». Что ж! Я, может, и бестолковая, Но хожу, не пряча лица! О, женщины! О, матери Земли!
Славянка Где ты, мой далёкий, Где ты, мой родимый, Бродишь одинокий, Ветрами гонимый? Тёмными ночами Кто тебя ласкает, Жаркими руками Шею обвивает? Кто с пути-дороги Угостит, укроет? И от пыли ноги Кто тебе омоет? Или с поля брани В рубленой кольчуге… Кто кровавы раны Травами врачует? Где в бреду горячем Вторишь моё имя? Стала вещей, зрячей Бедами твоими. И перед Святою, Пред златой лампадой, На коленях стоя, Я молю пощады! Ева Я – прародительница всех: Я – Ева, грешная, святая. В тысячелетиях мой грех — Любовью женщин наделяю. Я повторялась сотни раз В Дианах, Ольгах, Сольвейг, Аннах, И каждый день, и каждый час Я возрождалась с ними заново. Была я гордою Кармен, Была Марией, Беатриче. И мне сердца сдавали в плен Богатый хан и жалкий нищий. Я милого ждала в тоске, Верна ему, как Пенелопа. И слёзы на моей щеке — Следы Всемирного потопа. И расцветала от любви, Сердца мужские покоряя, Ответной лаской разжигая Свой собственный пожар в крови — Я, сладострастная Даная! Пенелопа Мой Одиссей! Как долго я одна! Мужи чужие докучать мне стали, А двери в доме вовсе не из стали, Ночь одинокая черным-черна. Избавь, родной, меня от этих мук. Конца разлуке нашей и не видно. От рук чужих, жестоких и обидных, Пускай спасёт меня тугой твой лук. Пора тебе вернуться в тёплый дом. Я в ожиданьи без тебя старею. Дыханьем иней в бороде согрею, Уж коль её покрыло серебром. |
