Чувствуется, ему не нравится слово «облажаетесь», ему непонятно это слово, а непонятное слово вызывает в нём сбой алгоритма.

Должно быть, он не встречал ранее этого слова, а если и встречал, то не придал значения, а если и придал, то некому было его значение прояснить, а это значение-то о-го-го какое! Симпатизируя данному лукраедке, даже допускаю, что он пытался выяснить значение этого слова в тех источниках, которым привык доверять: в телевизоре, в кроссворде, может даже на этикетке пивной бутылки, но не тут-то было! Ну ладно, это я, конечно, всё злобствую по обычному скудодушию своему, – а лучше б ты, Мудя, какой-нибудь синоним придумал, чтоб даже ребёнок понял твои замудрения!

– Ну хорошо, когда вы, наконец, … обкакаетесь.

Они мне ещё припомнят эти словечки: они злопамятны.

День, как обычно, проходит за изучением всё новых разновидностей лукраедок. Научная работа, параллельная основной, изнуряет меня, и мне кажется, что я засну, едва коснувшись подушки.

Однако, не успел я ещё толком заснуть, как они опять сгрудились надо мной, словно оголодавшие упыри над чаном с жертвенной кровью.

«Когда родился Пушкин? Говори, сука!»

Он разве уже родился? Ах, братец, поторопился ты с этим в таком немилосердном краю.

– Знаю, но не скажу.

«Мы всё равно узнаем. Мы устроим вам перекрёстный допрос».

Блефуют: у них кишка тонка свести нас с Пушкиным для допроса, он обо мне последнее время и слышать не хочет – на его Наташку я, видите ли, чересчур плотоядно взглянул!

«Что больше: Коми или Бурятия?»

Я молчу. Знаю, но молчу. Пусть бьют, лишают сна, морят голодом. Всё равно не убьют: я им нужен не в виде чучела. Эти хитропопые вертухаи делают на мне свой не такой уж маленький бизнес. Я – их свечной заводец с практически бесплатным сырьём.

«День взятия Бастилии! Говори, паскуда!»

Когда Отелло написал «Шекспира»… Тоже могли бы спросить, но недотымкали. А у меня ведь было, что им ответить.

А потом ко мне снизошла Богородица – красивая как Рафаэлевская – и села у изголовья. За пятьсот лет она почти не изменилась, не постарела ни капли, и это доказывает, что Рафаэль живописал с натуры. Жаль, что он на меня не работает. На месте, скажем, Крокодайло он смотрелся бы очень даже. Ну, может, ещё надумает. Красивая как моя Машка, она что-то говорила мне, но ничего не было слышно. Или я не запомнил.

Утро приносит сюрприз: видимо, ночка и впрямь выдалась бурной.

– Зачем браслет на ноге, да ещё с цепочкой?

«Опять всё забыли? Ради вашей же безопасности. Чтоб не утащили».

– Есть такие желающие?

«Да сколько угодно. Не успеваем пресекать».

Что плохо лежит, то и тащат. А меня вот не тащат – потому что я лежу хорошо, правильно, по-научному, на цепочке… Но это сигнал. Мне дают понять, что я совершил что-то непотребное с лукраедочьей точки зрения. Осталось вспомнить, что же я такого наделал. И сообразить, как добиться большей раскованности.

– Ну днём-то меня вряд ли утащат? А даже если и утащат: мне же хуже будет. Разве ж возможно долго без вас прожить? Без вас как без воды, только ещё хуже. Давайте их снимем хотя бы до вечера – под мою ответственность.

«А вам напомнить, сколько раз вы злоупотребляли нашим доверием?»

Не проканало, зато я многое узнал про себя. Так вот кто я такой: человек, не оправдавший доверия лукраедок.

И снова ночь, и снова допрос, как будто бы им важно лишить меня сна: может, они думают, что так я буду предсказывать им более симпатичное будущее?

«Кто станет Главным Лукраедкой после Главного Лукраедки?»

А это не ваше лукраедочье дело!

– Главный Лукраедка Второй.

«По ходу, он нас не понимает».

«Давай спросим ещё раз, но по-другому: может, смысл вопроса от него ускользает? После Главного Лукраедки Главным Лукраедкой будет кто?»

Какие-то они прям отмороженные тут, как будто не боятся, что я вот сейчас возьму и наложу на них родовое проклятие. Может, думают, что цепь мне в этом помеха? Но у меня и в самом деле не получается им ничего такого непоправимого напророчить, и цепь здесь совершенно ни при чём.

– Господин Послевовин.

Ой, больно, когда тебя тычут в печень чем-то твёрдым и острым. Я их так возбудил ответом?

«А точнее?»

– Вовин жил, Вовин жив, Вовин будет жить! Он с нами навсегда, наш любимый Петропал Петропалыч, вы разве ещё не поняли?

Если не поняли – вот вам моя улыбка, пусть и не очень весёлая.

«На завтрак ты не заработал».

Вам же хуже будет: быстрее издохну – останетесь без хлебного места.

– Ну ладно, ладно, усовестили. Слушайте все! Вся подсматривающая и записывающая братия!

«Мы отключим камеру».

«Всё, что ты скажешь на этот раз, останется строго между нами».

– Следующим Вождём стану я, поэтому советую обращаться со мной хорошо: я злопамятный.

«Шутник вы, однако».

– Да, есть такой грех. А теперь кроме шуток. Российские учёные создали клон…

«Да слышали мы про этот клон!»

Если долго сидеть в шезлонге на террасе своего пентхауса в элитном московском небоскрёбе, мимо тебя, скорее рано, чем поздно, пролетит – в Рай, конечно, куда же ещё? – свежеоприходованная душонка твоего врага. Я знаю, кто придёт, когда Главный из Лукраедок отправится в лучший из миров, где нет и не будет гнусных рифмоплётов типа меня, – он попадёт в лукраедочий рай сразу на подобающее ему там тронное место. Да, я знаю, кто подхватит престол (увы, это буду не я – с вероятностью, как выразился Ник-Сон, highly, highly likely2): на фоне наследника даже наш нынешний покажется Голубем Мира, Светочем Прогресса и Образцом Нестяжательства. Но я не знаю, стоит ли разглашать вам имя преемника. Если вы успеете нейтрализовать его, пока он не набрал ещё силу – это одно, а если вы наперегонки понесётесь прикладываться к его заднице – это другое.

– Ну раз слышали, услышите и ещё кое-что. Но эта информация эксклюзивна. Не знаете такого слова? Эта информация исключительна. Я не могу ею делиться, будучи прикованным за ногу. Дайте бумагу, и я подготовлю список того, что должно измениться в условиях моего содержания. Не будет перемен – не будет и информации.

Пока только я провижу, куда норовит в очередной раз занести нас нелёгкая, и значит, только я пока и могу попытаться подставить ей ножку. Непросто будет вмешиваться в ход истории из моего нынешнего затейливого положения, но, не вмешавшись, не выяснить, что сильнее: проклятье, нависшее над этой землёй, или псих, прикованный за ногу к ней же.

И сделаю-ка я вот что, если никто не против. Выберу из двух более или менее адекватных лукраедок (должны ж там найтись такие!) из числа Приближённых К Телу одного и объявлю его настоящим тайным наследником. Если его тут же сожрут, останется второй – запасной – претендент из парочки адекватных, если же вознесут – то ход истории сменит направление со «всё ниже и ниже» на «помаленьку, но выше». Даже если этот лукраедка хоть на йоту менее лукраедист, чем нынешний Главный, даже если курс при нём хоть на румб сдвинется в сторону от камикадзе-курса на зельбстфернихьтунг3 и тотальное мракобесие, которым мы несёмся сейчас полным ходом, это уже будет что-то.

А лучше не объявлю, а сделаю тоньше: проговорюсь. Наверняка они пишут всё, что я тут вещаю. Осталось только решить, что, когда и кому выкладывать в качестве судьбоносного озарения.

А ночью мне опять явилась Сикстина. Да, ко мне на приём, строевым шагом, разве что только честь отдавать не стала. Она была ещё прекраснее, чем тогда, прекраснее, чем, наверное, кто-либо из когда-либо рождённых, кроме Машки опять же. Она снова что-то говорила мне, и снова я ничего не слышал. Должно быть, слух мой слишком груб, чтоб различать её божественный голос, или, скорее, уши мои до сих пор забиты остатками пропагандистской лапши. Тогда она знаками, как глухонемому, продиктовала мне: ЛУКРАЕДКИ. А я и сам уже понял, кто захватил эту землю у народа-бого…, ан, нет, теперь – рогоносца, кто впился в неё словно упыри, оставляя взамен отсосанного и отгрызенного лишь терриконы помёта да гирлянды незаживающих язв.