Но он, конечно, не знал.

Осмотрел все честь по чести. По бокам похлопал, карманы проверил, пропуск запросил. Аусвайс у бабы был, выданный на имя Антонины Нечипоренко, от вчерашнего числа, не придерешься. В торбе за спиной — из каких-то тряпок сделанной, но красивой, красно-синей — пара картофелин, чутка сахару в тряпице и аппетитно булькающая бутылка. Бутылку он сразу себе в карман сунул — за труды.

Что-то баба лепетала, просила отпустить, говорила, что спешит, про детей голодных… как все они болтали, в общем.

Будто было ему дело до ее детей!

— Муж твой где, а? — спросил сурово. — На фронте, небось? Комиссар?

И делал вид, что ждет ответа, хотя что там ждать, ты найди сейчас бабу у которой муж не на фронте. Вертел в руках аусвайс, разглядывал Антонину, хотя смотреть там было не на что. Рост средний, ни худая, ни толстая, ни молодая, ни старая, глаза серые, волосы русые, на голове платок шерстяной, белый с яркими цветами — красивый, Клавке его пригодился бы. Ладно, потом заберет, господин комендант не жадный, разрешает иногда барахло оставшееся забирать…

Что муж комиссар, Антонина, разумеется, не призналась, но это уже неважно было.

— В комендатуру идем, — сказал он и как раз збруевские жандармы, все пять человек, показались за спиной у Антонины, тоже в комендатуру шли. Заметили бутылку в его кармане, шумно обрадовались. Грицко сплюнул мысленно, но деваться некуда было — отдал. Жандармы с комендантом всегда поладят, это он, Грицко, изгоем живет, всем чужой — и советским и немецким.

Так они до комендатуры и дотопали.

Нечипоренко всю дорогу семенила следом, и улыбаться, дрянь такая, не переставала. Шуточки ей тут что ли? Ну ничего, сейчас не до шуточек будет.

Комендатура была в здании сельсовета. Когда пришли немцы, они сняли красный флаг и написали крупно изломанным каким-то шрифтом, что это комендатура. А в остальном осталось как было. Грицко заметил стоящего под навесом коня и понял, что пришли они как раз вовремя: комендант у себя был. Машинами здесь не пользовались — дорог в окрестностях сроду не было, после дождей земля в кисель превращалась.

Войдя в здание жандармы, что-то радостно талдыча, направились в бывшую бухгалтерию, а нынешнюю караулку. Как же им не радоваться — даровая-то свойская горилка, казенному шнапсу не чета.

Грицко постучал в двери комендантского кабинета, и высунувшийся переводчик посмотрел вопросительно.

— Вот, сказал Грицко. — Фрау. Комиссарша. Допросить надо.

Переводчик — бледная глиста в очках — распахнул дверь, втянул в нее Антонину Нечипоренко и забрал ее торбу из рук Грицко.

— А ты, — сказал он Грицко на ломаном русском, — пошел вон отсюда.

И этими словами он спас Грицко жизнь.

Ненадолго.

О том, что произошло в комендатуре дальше, болтали много и долго, даже когда немцев прогнали, и сельсовет заново отстроили. Так как никто доподлинно не знал в чем дело — живых-то свидетелей не осталось — история начала принимать совсем уж диковинный оборот.

Будто темной ночью командир партизанского отряда собственноручно нагрянул в комендатуру и буденновской наградной шашкой снес с плеч голову коменданту и всем жандармам до единого, после чего скрылся от погони на белом коне. Оставшийся в живых полицай Грицко спасся тем, что нырнул в нужник, но потом его немцы все равно расстреляли — за трусость.

Другие говорили, что не командир партизанского отряда это был, а сам товарищ Ковпак и не голову снес, а закидал фрицев гранатами. Предатель Грицко чудом уцелел, но потом его немцы все равно расстреляли — потому что он и их предал.

Третьи… а впрочем неважно, что говорили третьи, правды в их россказнях все равно нет.

Правда была в том, что женщина, назвавшаяся Антониной Нечипоренко, вошла в кабинет коменданта, а когда она вышла оттуда всего четверть часа спустя, по стенам кабинета гуляло развеселое пламя, которое уже некому было тушить. Комендант и переводчик так и остались сидеть за своими столами и на мертвом лице коменданта застыло удивление, испытанное им при виде ручки «Паркер», торчащей прямо из шеи переводчика. Той самой ручки, которой переводчик так любил записывать протоколы допросов.

Жандармы, конечно, заметили бы пожар и подняли бы тревогу, но они уже выпили отобранную у Грицко горилку, и от той горилки темнело в глазах и выворачивало наизнанку, так что на дым никто внимания не обратил — не до того было. Может быть, Грицко сумел бы понять, в чем дело, но злой, обиженный на весь свет Грицко сидел сычом на своем посту у входной двери, охранял здание, мечтая о временах, когда он станет здесь хозяином, командиром — вот они где все тогда будут!.. и почти успел обернуться, почуяв чье-то присутствие за спиной, но на его макушку опустился пистолет коменданта, и сознание покинуло Грицко.

Успей он обернуться, он бы увидел, что Антонина Нечипоренко надела немецкую шинель, пилотку и сапоги и обменяла свою пеструю торбу на объемный солдатский вещмешок, превратившись из бабы в низенького коренастого рядового.

Совершенно спокойно, никем не задержанная и не узнанная, вышла она из здания, в котором уже было жарко и дымно, не по-бабьи резво запрыгнула в седло и была такова.

Болтали про это долго, по всей Херсонщине, хотя и не зная деталей. А что их знать — вон сгоревшая комендатура, вон повешенный немцами полицай Грицко, который из горящего здания выбежал, а от виселицы не убежал. Придумал же тоже — баба все это устроила! Тьфу!

Да, болтали про это долго. И в селах и в городах. И советские люди и немцы.

Только в партизанском отряде «Мстители» про сгоревшую комендатуру почти не говорили. Во-первых, не до того было, только и успевали, что от облав уходить и при этом немцев трепать.

Во-вторых, замкомандира Ксения Ивановна привезенные ею патроны и гранаты, конечно, всем поровну раздала, бумаги из комендантского сейфа отдала командиру и о чем-то долго с ним над теми бумагами говорила… а вот рассказывать как такое богатство раздобыла наотрез отказалась. Сказала, что задержали, когда со встречи со связным шла, хотела сразу полицая оглушить, но тут рядом целый отряд жандармов оказался, пришлось с ними до Збруевки прогуляться, а потом уйти незаметно, прихватив, что под руку попалось, вот и вся история. Ксан Иванну даже сильно расспрашивать не стали, знали, что бесполезно. Да и ценили ее в отряде совсем не за болтовню.

========== Не время для любви ==========

Комментарий к Не время для любви

Описанные события не имеют отношения к истории создания Фау-2, хотя некоторые топонимы и имена участников позаимствованы.

В дорогу Эрна всегда собиралась основательно, опустошая все шкафы и парочку магазинов, разве что любимое кресло оставляла дома. Благодаря такому подходу крыльцо аккуратного белого домика на Липовой улице в пригороде Берлина было сейчас почти полностью заставлено чемоданами всех цветов и размеров.

Оценив количество предстоящей ему работы, шофер заметно погрустнел и начал, не особо спеша, перетаскивать вещи в машину.

Герр и фрау Шульц стояли на крыльце, наблюдая за его работой и являя собой идеальный образец арийской пары — светловолосые, высокие и очень спортивные.

Райнер Шульц, обаятельнейший мужчина, внешность которого портили разве что очки и намечающаяся лысина, работал руководителем одной из главных канцелярий в Министерстве Путей Сообщения. Его жена Эрна, немного похожая на Марлен Дитрих, была домохозяйкой — и какой домохозяйкой! Аккуратный домик можно было помещать на открытку, в палисаднике перед ним с ранней весны до самой зимы цвели розы всевозможных форм и расцветок. Сад перед домом семьи Шульц был гордостью всей улицы и неизменно получал первые места на конкурсах, устраиваемых магистратом.

Чета Шульц регулярно посещала церковь, исправно жертвовала сиротам и калекам и свято соблюдала добрососедские отношения. Да, герр и фрау Шульц были теми, с кем хотелось иметь дело. Истинными детьми Рейха.