Потому что когда они вышли из зала, где шло партсобрание, ребята о чем-то коротко переговорили и Данька сказал, что они тут сейчас разберутся со всем, Валер, Ксанку домой отвези, к себе пока не ходи, мало ли, у них побудь. Ксанка подождала пока Данька с Яшкой удалятся и сообщила, что рожает. Валерка посмотрел дико, уточнил не шутка ли и моментально раздобыл машину. Гнал так, что она уверена была — не доедут, врежутся по дороге. Валерка, еще не пришедший в себя, странным, не своим голосом, уговаривал ее потерпеть, пока не рожать, чуть-чуть осталось, сейчас приедем, она, хватая ртом воздух, пыталась сдерживать крик и объясняла, что им плевать кто у него родители, Яшка вон своего отца вообще не знает, а Мезенцева дура, трус и предатель, Валер, мы все в ней ошибались, забудь ее, она просто дрянь, ты в этом не виноват. Так они вдвоем, друг друга не слушая, и бубнили до самой больницы.

Ей еще тогда показалось это смешным, очень хотелось развеселиться и забыть и Шмеерзона и Мезенцеву и Валеркин взгляд, но настоящее веселье было впереди.

Когда она уже разглядывала малыша — и кто же это у нас такой, весь в папку пошел, от макушки до пяточек, а?.. — Валерка ворвался к ней в палату, потребовал показать сына, потому что его приняли за отца и теперь смотрят странно и, кажется, даже хихикают за спиной. Она показала, он от хохота рухнул на стул.

Потом Валерка сурово кричал на весь коридор разыскавшему их, наконец, Яшке «Я всегда подозревал, что это твой ребенок, но теперь я в этом уверен!», и Данька требовал назвать малого в честь прадеда Карпом, а Яшка уточнял как ласково будет — Малек? Икринка? Ястык? — и на их ржач прибежал врач и пообещал выгнать всех, Ксанка попросила начать с нее, но оказалось, что так нельзя и они смеялись уже шепотом, оглядываясь на дверь, давились от смеха, вытирали слезы и никак не могли перестать, потому что тут же накатывало тяжелое и страшное осознание…

Данька сидел на третьей скамейке справа, где и договорились встретиться, сосредоточенно смотрел на воду пруда и, казалось, беседовал с невидимым собеседником. Изменился он после Машиной смерти, сильно изменился. Совсем другое лицо стало.

Ксанка села рядом.

— Пришла?

— Пришла.

Он протянул ей букет фиолетовых астр. Такие же когда-то росли перед их домом.

— Ой. Ты помнишь, да? Мама такие любила.

Данька покачал головой.

— Нет, случайно купил. Ты сказала и вспомнил. Кажется, у нас еще георгины были, да?

— Астры и георгины осенью, летом мальвы, весной тюльпаны и сирень. Как у всех.

— Точно. Жаль, что я все забыл.

Данька протянул ей раскрытый портсигар. Закурили. Помолчали.

— Я только что из ПросветСтройМонтажа, — наконец сказала она. Данька не удивился.

— Я видел списки. Ты и Васютин утверждены на должность инструкторов, остальные сейчас проходят проверку. Смирнов так и планировал, что ты будешь обучать курсантов. Мы дольше создавали службу, чем он предполагал.

— Так ты знал?

— Знал, конечно. Тебя месяц проверяли. Вас обоих с Яшкой, ну и меня тоже. Сегодня беседа ради проформы была, вся информация уже собрана. В полном объеме.

— Я так и подумала. Потом. Сначала я решила, что… ты понимаешь, о чем я.

Данька предпочел не заметить ее последнюю фразу.

— У нас не хватает кадров и еще больше не хватает людей, которые будут эти кадры готовить. За последнюю неделю я отсмотрел два десятка человек.

— И как?

— Никак. Ни один из них не похож на нас.

— Конечно, — она вдавила окурок в землю и взяла новую сигарету. — Ты же комсомольцев и активистов смотришь, благополучных людей с идеальными характеристиками. А надо искать нас. Сирот, сумевших выжить.

— Я уже думал об этом, но я не смогу убедить, — он ткнул пальцем в небо — в целесообразности такого подхода. Ты же понимаешь откуда у нас теперь сироты.

Сигарета была очень горькой. Ксанка давно не курила.

— Я уговариваю Яшу уехать. Чтобы число сирот случайно не увеличилось на одного. Ты с нами?

— Уезжайте, — помолчав, очень спокойно сказал Данька. — Я выкручусь.

Она бы тогда, в Збруевке, тоже выкрутилась. Наверное.

— Я должен доделать то, что мы начали, — внезапно яростным шепотом сказал Данька. — Должен. Иначе все было зря, понимаешь? Скорее всего, скоро будет новая война. Но если мы сейчас приложим все усилия, возможно, мы сумеем ее избежать. Возможно, твой ребенок никогда не возьмет в руки оружие. Мы строили новый мир, справедливый и безопасный для всех и надо…

— Думаешь, у нас получилось? — перебила его Ксанка. — Получилось?..

— У нас получится. Пока что мы не закончили. Мы должны доделать то, что начали. Мы все. У каждого из нас свой фронт. У тебя, у меня, у Яшки, у… у нашего друга. И вообще у меня для тебя есть подарок.

Он полез куда-то в карман и протянул ей картонный прямоугольник.

— Вот.

Ксанка осторожно взяла открытку. Бланк с текстом был пустым. Она перевернула на сторону с изображением.

Темноволосая коротко стриженная девушка в латах смотрела куда-то вдаль. Жанна Д’Арк.

Ксанка вдохнула ставший внезапно очень густым воздух.

Данька улыбнулся, глядя на ее реакцию.

— Как он?

— Неплохо, но он потерял сотрудника — тот неудачно забил шар в лузу, помнишь Крым? Заменить его некем, приходится на ходу вносить изменения в планы. Жаль. Говорю же, у нас острая нехватка кадров, ее надо срочно решать. Вообще я думаю переводить его на другой профиль деятельности.

— Это возможно?

— Он вступил в партию и принял участие в одном из ее первых съездов. Посмотрим чем это закончится, пока что его инициатива выглядит просто тратой времени, но гимназист редко ошибается.

Ксанка молчала.

— Говоришь, у каждого из нас свой фронт? Они тебе снятся? — тихо спросила она.

Он не спросил — кто.

— Мне снятся те, кто погибнет, если я не буду делать то, что должен.

Что ж, ожидать другого ответа от ее волевого несгибаемого брата было наивно.

— Даня, — еще тише сказала она. — Я не думаю, что у нас получится, то, о чем ты говоришь, потому что… — она оборвала фразу и постучала пальцем по открытке. — Вот поэтому.

— Это война, Ксанка. На ней всякое бывает.

— Но сбежать и бросить тебя мы тоже не сможем, — продолжала она. — Жить под вечной угрозой — ну так мы этим и занимались, верно? Часть меня до сих пор там. До сих пор, понимаешь? Я каждую минуту жду, что меня убьют. Не привыкать. Если так я могу купить мирную жизнь моему ребенку, я готова рискнуть. У нас не было выбора — пусть у них будет. Пусть эта война, наконец, прекратится.

Данькина куртка пахла чем-то почти забытым и родным, как в детстве.

По бульвару тек поток народа — прошли строем красноармейцы, о чем-то спорили студенты, размахивая тетрадками, школьники толпились у лотка с мороженым, целовались влюбленные, ругались супруги со стажем, компании друзей то и дело взрывались хохотом. Все жили мирной, обычной жизнью, жизнью, которая была ей недоступна.

— Молодая-красивая, дай ребенку на хлеб, не пожалей.

Ксанка отстранилась от брата и подняла взгляд. Прямо перед ней стояла цыганка в яркой шали, прикрывающей старую, заношенную блузку и не менее старую юбку. Ребенок стоял тут же, сверкал черными глазищами, почти как ее Валюшка. Ксанка открыла сумочку, полезла за деньгами. Протянутая купюра тут же исчезла в складках юбки.

— Ай, спасибо тебе. Дай-ка на вопрос тебе отвечу, какой хочешь.

— Не надо мне на вопросы отвечать, иди лучше ребенка накорми.

— Накормлю, не сомневайся. Странные вы люди, брат с сестрой. Сидите, старое горе вспоминаете, новое готовите. Мечтаниями судьбу не проймешь.

— Зато тебя уголовным кодексом проймешь, яхонтовая, — Яшкина фигура заслонила солнце, Ксанка изумленно посмотрела на мужа, не понимая, откуда он взялся.

— Вижу, ой вижу — порча на тебе сильная. Статья один шесть девять{?}[ Статья 169 УК от 1926 года. Мошенничество]называется, до двух лет тюрьмы дает.

— А не пугай, мне бояться нечего, — хрипло сказала цыганка. — За женой вон следи, черноголовый. Третий раз последним будет.