Никто и не поверил.

***

— Рассвет, — мрачно сообщил капитан Устинович. — Чем позже мы взлетим, тем меньше шансов, что мы доберемся до точки назначения.

Старший лейтенант Иванов вздохнул.

— Понимаете, если мы упадем, это будет, конечно, больно и обидно, но это случится один только раз.

— А вот если мы вернемся без майора, полковник Костенецкий будет грызть нас каждый час и каждую минуту каждого дня, — певуче продолжил Мирзалиев. — Почти так же сильно как наша совесть.

— Потому что мы бросили командира, хотя у нас и был приказ.

— И мы не могли ослушаться этого приказа, хотя знали, что он бы нас не бросил.

— Сволочи, — сообщил Устинович. — Так-то я тоже старший по званию.

— С вами, товарищ капитан, мы в разведку не ходили.

— И вы нас не тащили через линию фронта.

— Однако, товарищ капитан, — внезапно сообщил вглядывающийся в линию горизонта Иванов, — заводите двигатель. Вон там я вижу нашего майора и не только его.

Всадники приближались. Рассветное солнце заливало алым степи Херсонщины.

========== После расскажут о нас ==========

«Ноев ковчег» — подумал Щусь, глядя на собравшихся в самолете. «И этот ковчег в любой момент может пойти ко дну, мы слишком поздно вылетаем».

Причина, по которой самолет их дождался — две причины — сидела на полу, спиной к спине, со спокойной уверенностью людей, хорошо выполнивших свою работу. Мирзалиев держал под контролем привалившегося к борту Васютина и не было никаких сомнений, что через какое-то время они поменяются местами с отдохнувшим уже Ивановым.

Грамотно ребята работали, четко. Если все пойдет по сценарию, то надо будет забирать их себе. Таких самородков как калтыгинская группа больше не будет, но здесь определенно есть с чем работать. Надо будет Яшку уговорить…

Он чуть повернул голову, посмотрел на Цыганковых. Ксанка сидела, привалившись к плечу мужа и, кажется, даже дремала или просто отходила от шока. Почувствовала его взгляд, открыла глаза, слабо улыбнулась и подмигнула. Его губы сами собой растянулись в непривычной уже улыбке.

Все будет хорошо. Главное — она жива.

Валерка, сняв очки, без конца протирал их, рассматривал на свет и снова протирал. Яшка выглядел странно спокойным - возможно, причина была в адреналиновом откате, неизбежном после недавнего боя, возможно, в Ксанке.

Секретарь Гиммлера, укутанный немецкими шинелями — как же удачно подвернулось офицерье, идущее спозаранку по каким-то своим надобностям! — спокойно посапывал. Повезло, что Валерка оказался худее, чем планировалось и не весь препарат на него ушел, повезло, что и ампула не разбилась и что Ксанка справилась.

И что живыми удалось уйти — тоже повезло.

Во всем повезло.

Самолет внезапно резко вильнул и начал набирать высоту.

- Мессеры! — заорал в своей кабине капитан Устинович.

***

То, что немцы попытаются срезать выступ, образованный фронтом на херсонском направлении, было очевидно для всех, кто мог читать карты.

Судя по донесениям разведки, прорвать оборону должна была танковая дивизия, но передвижение техники засечь не удалось и еще несколько дней назад танки искали в двадцати километрах севернее, потом армейская разведка выяснила, что цистерны, стоящие на местной станции, пусты, и, значит, танков там тоже быть не может. Поиск продолжался и на земле и с воздуха, так что с самого рассвета истребители, прочесывая каждый квадрат, занимались несвойственным им делом — разведкой.

К девяти утра видимость ухудшилась, появились облака, причем самые неприятные: кучевые, надежно глушащие звук и намертво перекрывающие видимость. Как ватным одеялом укрываешься, с той только разницей, что под одеялом с тобой приключиться ничего не может кроме плохого сна, а в облаках еще как может. Но про это мы потом подумаем, сейчас надо танки искать. Хорошо замаскированные, ждущие сигнала в атаку, танки.

Хрипом ожил динамик.

- Я третий, на восемь часов Дуглас.

И точно — толстой рыбкой ныряет в облаках немецкий транспортник, летит в сторону наших позиций. Заблудился?

Проблема с транспортными самолетами в том, что никогда не ясно кто в них летит — военные, гражданские или просто МТЦ{?}[Материально-технические ценности] перевозят. По инструкции подобные ситуации остаются на усмотрение командира. Сбить Дуглас просто, у него маневренности ноль, только потом исправить ничего не получится.

- Второе звено, обеспечить посадку!

И тут же из динамика раздается чуть ли не крик:

- Ребята, я свой, свой я, партизан вывожу! Капитан Устинович! Мессеры на хвосте!

Эх, капитан Устинович, лучше бы тебе действительно оказаться капитаном Устиновичем…

Отделяется от строя звено, выполняет роспуск в воздухе, замыкают три истребителя транспортник в коробочку, ведут на аэродром.

- Я не могу садиться, — вдруг наглеет Дуглас, — У меня сверхважное задание. Меня ждут в заданной точке! Вы ответите!

Отвечу, не переживай. Перед тобой за принудительную посадку, перед командованием за сорванную разведку, перед Ленкиной матерью за то, что не спас, перед Мишкиным отцом за то, что выжил, перед своими родителями - за все.

- Отставить истерику, капитан Устинович! Искра, я первый, отправляем вам посылку.

- Я Искра, — отзывается аэродром Ванькиным голосом. — Принял. Ждем.

- На шесть часов мессеры, — спокойно произносит ведомый.

Облака на юге пронзают черные хищные тени. Семеро, и, возможно, кто-то еще пока не показывается. А вот и цена проявленного гуманизма: теперь их в два раза больше, чем нас. К черту!

- Я первый. Принял. Атакуем. Семь, быть может, больше, следите!

Время растягивается резиновой лентой, все замедляется, становится очень четким и резким.

Снова слышен свист фугаса и песенка начинает звучать в ушах. Та самая. Недопетая в сорок первом.

Полюшко-поле, полюшко-широко поле…

И снова рвет осколок серебряный альт солиста, рассекает черная щель Ленкину белоснежную блузку и саму Ленку, скачет мир детским мячиком в преисподнюю.

Но от этого морока есть лекарство — полный газ, и вперед, сквозь облака, в лобовую, так, что видно искаженное лицо немца. Не выдерживает фриц, пытается уйти вверх, подставляя брюхо под пулеметную очередь. И кувыркается, оставляя черный, быстро расходящийся столб дыма.

Убитых не вернешь, но за них можно отомстить. То, что видел забыть не получится, но можно заглушить другими воспоминаниями.

Ведомый, молодец, зашел сбоку к другому, пропорол очередью черный крест, закружилась в воздухе подбитая стальная птица. Самолет жаль, он не виноват, что его, вершину человеческого разума, сделали инструментом убийства. Летчика не жаль.

Едут да по полю герои, эх, да Красной Армии герои…

Еще один вышел на угол атаки, но неееет, много вас таких было, штурвал вниз до упора, Як, умничка, клюет носом, послушно идет вниз, давай за мной, фриц или ганс, кто ты там, падаю я, падаю, видишь?!.

Земля приближается с чудовищной скоростью и в какой-то момент становятся видны ровные, слишком ровные ряды невысоких холмиков. Есть! Отсчитать такты мотора — удары сердца — и штурвал на себя, что есть сил, самолет воет от напряжения, но взмывает над землей. Хороший самолет, и имя у него хорошее. Лично каждый винтик со Степанычем переберу, умница моя.

Эх, да наши танки быстроходны! В небе за тучей грозные следят пилоты…

Сквозь вой мотора пробивается страшный скрежещущий звук сминаемого металла — а вот не надо было трусить и скорость убирать, хер фашист, глядишь, в штопор не ушел бы!

К небу поднимается столб тяжелого черного дыма. От авиационного бензина такого дыма не бывает. Так горит мазут. Так взрываются танки, искусно замаскированные под рельеф.

На плотном слое облаков черные пятна от сбитых мессеров. Большая часть сбежала, кто бы сомневался. Трусливые они стали, потеряли наглость. Это не беззащитных людей, вжавшихся в землю, свинцом поливать, здесь и бурьяном в морду получить можно.