— Идет, тащ майор, но с какой-то бабой, — сообщил Иванов, не отрываясь от бинокля. Фотографию Васютина они не то, что изучили — наизусть выучили.

— Что за баба? — Яша хмыкнул про себя — Васютин без женщин не мог существовать как класс, война или не война, какая разница. Кремень мужик.

— Черт ее знает, баба как баба. Елки! Патруль.

— С патрулем мы не справимся, — констатировал Цыганков. — Ждем.

— Все, патруль ушел, — Иванов покрутил головой. — И тетку забрали. Сссволочи.

— А вот теперь, — Яша встал, — работаем. Схему помните?

— Помним, — кивнул Мирзалиев.

***

Васютин был прав — Ксанка все поняла, хотя и слишком поздно для того, чтобы что-то предпринять. Первый укол подозрения она ощутила, когда увидела его гримасу при виде черного хлеба. Секундную, быстро исчезнувшую гримасу, но ей хватило. Второй — когда она поняла, что он не отпустил ни одну из своих обычных сальных шуточек и не попытался залезть ей под юбку. Бросание на шею фашисту завершило картину — его должны были застрелить на месте, но его даже не пнули.

— За что вы меня арестовали? — спросила она у командира патруля. Он остановился, развернулся к ней.

— Надо было думать под кого ложишься, сука, — и ударил ее по лицу. Ее держали крепко, поэтому она не упала. По рассеченной щеке струилась кровь.

Ксанка оторопела и неожиданно для себя расхохоталась. Вот так причина провала! Не сожженная комендатура в Збруевке, не связь с подпольем и партизанами. Не одна из тех диверсий в которых она участвовала. Не то, что она с сорок первого года и по сегодняшний день учила подпольщиков — вчерашних мальчишек — особому курсу самообороны. И даже не планируемая операция для особого гостя из Берлина: мука, которую ей передала женщина на базаре, была не мукой, а отравой.

В Яшке дело. В том, что ее Цыган — цыган.

Смешно.

Взбешенный ее смехом, командир ударил ее снова.

— Да пошел ты, — прошипела Ксанка, плюнув ему в лицо кровью. — Оно того стоило!

И все время, пока ее избивали остальные патрульные, пока она не потеряла сознание, она думала только об одном — оно того стоило, Яшка того стоил, но как же жаль, что не состоится операция! Сколько сил было потрачено на то, чтобы заявить всем, что подполье еще существует и борется!

Пара солдат оттащила бесчувственную женщину в камеру. Хотели остаться, немного развлечься, но передумали — и старовата и без сознания… Не интересно. Ушли и заперли дверь.

***

Дождавшись, пока патруль, уводящий Ксанку, уйдет подальше, Васютин медленно пошел вдоль разрушенных зданий. Надо будет зайти к ней под утро, чем дольше она проведет в камере, тем сговорчивей будет. Запрет на физические воздействия он не накладывал, но и порядка действий не диктовал, полагаясь на фантазию немцев и охранников. Как минимум ее изобьют. Как максимум… Ну прости, подруга, война, тут все средства хороши. Хотя вряд ли для нее что-то новое откроется — кто из закадычных дружков ее употреблял, в эскадроне так и не поняли, может и все разом — не просто же так она с ними жила!

Васютин вдруг вспомнил их всех: Даньку Щуся, Валерку-умника, Яшку Цыгана и хмыкнул. Отбитые ребята были, даже для Гражданской и по меркам Конармии. Всегда вчетвером держались, наособицу, вечно их командование куда-то отправляло с какими-то заданиями, а потом хвалило как не в себя. Щусь вроде как командиром был. Идейная сволочь, все у него всегда по полочкам разложено — кто прав, кто не прав и как жить надо. Но Щусь ладно, с Щусем человеческий язык найти получалось, хоть и не сразу. Вот Валерку-Гимназиста обходить надо было за три версты. Вроде и нормальный парень был, дружелюбный, улыбчивый, а все равно охватывало порой ощущение, что ты для него букашка на белой скатерти. Поразглядывает-поразглядывает, потыкает палочкой да и смахнет к черту. Про Цыгана даже думать не хотелось — тот на всю голову ебнутый был, из тех, что сначала стреляют, потом имя спрашивают. Дикое племя, чертова поросль. Ксанка вроде нормальной бабой казалась, но вот связалась же…

Он закурил на ходу, прикидывая ход разговора с Ксанкой. Не забыть упомянуть чего ему ее освобождение стоило…

— Дядя, сигареткой не угостишь? — раздалось над ухом.

И такой это был простой, обыденный вопрос из довоенного времени, что Васютин поперхнулся дымом.

— Не курю, — машинально ответил он стандартной фразой.

— А если найду? — дорогу ему преградила темная фигура. Его на гоп-стоп решили взять? Идиоты.

— Пропусти, — потребовал он, осознав, что сзади тоже кто-то стоит и, не тратя время на пререкания, выкинул вперед руку с ножом. Однако нож ушел в пустоту, запястье будто тисками сжало, на плечах повисли двое и к лицу с чудовищной скоростью понеслась замерзшая грязь. Он попытался вскочить, но на спину обрушилась тяжесть, прижала к земле и встать не получилось.

— Совсем ты, Васютин, одичал, — выдохнул Цыганков, скручивая лежащему Васютину локти за спиной. — На людей с ножом кидаешься. Родина тебя заждалась. Перевоспитывать будет.

***

Вход в каменоломни представлял собой простую щель в известняковом обвале, не знаешь — пройдешь мимо, но под землей горные выработки образовали что-то вроде дворца — к широкому коридору примыкали разноразмерные залы, так что получалась анфилада помещений.

Васютина Яшкина группа притащила сюда ровно в срок, как и договаривались. Первая — и самая легкая — часть задания была выполнена. Данька пронаблюдал как разведчики свалили связанного Васютина (действительно как кабана в мешке, все по заказу Проскурякова) в угол.

— Ну здравствуй, — обратился он к Васютину. — Мы тебя потеряли, видишь ли.

Васютин помолчал.

— В Москву меня вывезти хотите? — наконец спросил он. Разговаривать с ним было не о чем, но Щусь все же ответил.

— Как только ты догадался…

— Не выйдет, — Васютин обнажил в улыбке желтые зубы. — Никакой Москвы. Я не желаю.

— Свихнулся? — посочувствовал Щусь. — По голове тебя вроде не били. Или били?

Мирзалиев отрицательно помотал головой.

— Мы гуманисты, — сообщил он. Иванов согласно кивнул.

— Я тебе, Щусь, больше скажу, — гнул свою линию Васютин. — Ты сейчас меня развяжешь, пожмешь мне руку и прощения попросишь, а потом меня отпустишь.

— Прощения попросить у тебя? Это за что же?

— А за все, — ответил Васютин. — За то, что пока ты в своей Москве икру ложками жрал и баб в койку укладывал, я в концлагере гнил. Пока я с гранатами на танки кидался, ты бумажки перекладывал и чай генералам носил. Что, не так все было, скажешь? Сидишь теперь передо мной с кислой рожей, мораль читать готовишься. Только срать я на твою мораль хотел, понял? На моей стороне сила сейчас, не на твоей.

— Продолжай, — кивнул Данька, почуявший, что Васютин не просто так хорохорится. — Рассказывай про свою силу.

— У меня, видишь ли, есть очень важная для тебя информация. Ты даже не представляешь себе насколько важная. Так что я думаю, ты не только прощения попросишь, но и сапоги мои вылижешь.

Данька внезапно улыбнулся.

— Так ты мне скажи что у тебя за информация. Может, ты и прав, отпущу я тебя, Москва далеко, кто там узнает как дело было.

— Развяжи, — потребовал Васютин. Данька, пожав плечами, ослабил веревки. Перед тем как начать говорить, Васютин размял руки и прошелся взад-вперед по помещению.

— Так вот, Щусь. Предлагаю я тебе свою помощь в очень важном для тебя деле…

Когда Васютин закончил говорить, Щусь все еще улыбался, только улыбка теперь была ледяной, застывшей.

— Когда ты окажешься в Москве, я позабочусь о том, чтобы тебя не расстреляли. Ты будешь жить долго, Васютин. Очень долго. Слишком долго, — тихо сказал он и повернулся к Иванову и Мирзалиеву.

— Где майор?

— С командиром местным беседует.

— С этого глаз не спускать. И связать.

Он вышел в коридор-штольню, заглянул в несколько помещений. В одном из них нашлись Степанов и Яшка, сидящие у импровизированного стола, представляющего собой огромный кусок камня, стесанный с одной стороны. Данька остановился у входа, прислушался к их разговору.