Данька поднял голову. Посмотрел в лицо Грини — в свое лицо.

— Надо закончить то, что мы начали. Мы все равно победим. И вот тогда поговорим, сволочь.

***

В Берне было дождливо.

Высокая светловолосая женщина, чем-то напоминающая Марлен Дитрих, отряхнув зонт, вошла в кафе и села за столик, поправляя влажные волосы.

Через пару минут к ней подсел пожилой мужчина и произнес пароль.

— Добрый вечер, фрау. Возьму на себя смелость порекомендовать ванильные пирожные с малиной, их здесь превосходно готовят.

— Благодарю, но я уже заказала шоколадный эклер, — Эрна улыбнулась собеседнику.

— Зачем вы хотели встретиться?

Мужчина — русский, конечно, этот тип лица ни с чем не спутаешь, боже, благослови Швейцарию за ее нейтралитет! — ослабил узел галстука.

— У меня есть информация для Чеха.

Взгляд мужчины изменился.

— Какая информация и сколько вы за нее хотите?

— Передайте Чеху, что Францисканец жив и находится в больнице при Тегеле {?}[Тюрьма в Берлине].

— При взрыве не было выживших.

— Вы хотите сказать, что так написали в газетах. Он жив. Его даже немного лечат.

— Зачем?

— Вы знаете, как работает гестапо? Они предпочитают убить одним выстрелом много зайцев. Его допросят, вытащат все, что знает, потом либо используют в контригре, либо устроят показательную казнь. Он не будет вам интересен после того, как все расскажет.

— А он расскажет? — спросил ее собеседник.

— Они в этом не сомневаются.

Она встала, чтобы уйти. Мужчина деликатно, но уверенно задержал ее.

— Почему вы это делаете?

— Мужчинам не понять.

— Но все же я попытаюсь.

Эрна пожала плечами. Для нее ответ был очевиден, но требовал долгих объяснений, в которые она не желала пускаться.

— Кто-то должен оплатить мои парижские счета.

Она вышла на улицу, раскрыла зонт и затерялась в каплях дождя.

========== Четыре смерти Валерия Мещерякова ==========

Воскреснуть во второй раз оказалось сложнее, чем в первый.

Он лежал на койке среди белых, как будто больничных, стен, напротив, под потолком, было маленькое окошко, забранное решеткой. Металлический обруч плотно обхватывал запястье. Это место было очень похоже на госпиталь, но в госпитале больных обычно не приковывают. Мещеряков скосил глаза в попытке понять прикреплена ли кровать к полу, но ничего не увидел.

“Кажется, я разоблачен…”- подумал он и опять провалился в беспамятство, наполненное обрывками воспоминаний и чьими-то голосами.

Ему снова улыбалась Марта, стоящая за барной стойкой, только это была не Марта, а Ксанка, она поставила перед ним высокий запотевший стакан, но когда прикоснулся к стакану, в его руке оказалась тончайшая фарфоровая чашка, он попытался поднести ее к губам, и резко опустил, осознав, что держит череп. Бедный Хельмут, я знал его, Данька.

- Ты фантазируешь, - усмехнулся Данька, сидящий на парапете у каменного вазона. - Никто из нас не знает друг друга. Тебя предали, теперь предашь ты, иначе не бывает.

- Э нет, - вмешался Яшка. - Кто-то должен начать.

- И кто же был первым? - язвительным тоном поинтересовался Овечкин в каюте “Глории”. - Кому мы все обязаны этим ужасом? Вы не мелочитесь, Валерий Михайлович. Есть взрыв - нет проблемы, не так ли?

Валерка хотел ему сказать, что уж не Овечкину читать кому-то мораль, но вместо Овечкина перед ним оказалась бабушка, grand-mère по вторникам и средам, Großmutter по четвергам и пятницам.

- Бедное дитя, сын моей безумной дочери, - покачала головой она. - Он должен знать французский, мсье Жан, но не в ущерб языку своих предков и языку Родины.

Месье Жан грустно кивал, будто зная, что придет день и Валерий забудет и французский и запах парижских бульваров, зато проклятый, ненавистный немецкий сядет на него как вторая кожа, пристанет навеки.

- Идеальное произношение, но надо нарастить словарный запас, - вынес вердикт приглашенный Смирновым военспец.

- Немецкий пролетариат нас поддержит, - согласился с ним отец.

- Благодаря моей безумной матери его голова забита бесполезной чепухой, - вспыхнула гневом мама, вернувшаяся из ссылки. - Он должен уметь сражаться!

- И чем же, по-вашему, я занимался всю жизнь? - язвительно спросил у родителей Валерий, бывший конармеец, чекист и нынешний разведчик-нелегал. - Почему я сейчас валяюсь в тюремной больнице, как вы думаете?

Мать пренебрежительно улыбнулась, отец хмыкнул и развернул газету. Из распахнутого окна несло холодом. Было холодно, холодно настолько, что снег уже не таял на его руках.

- Ты чего тут разлегся, хлопец, - пробасил дядька Иван, - замерзнешь же, ну-ка, вставай… Ну-ну, не брыкайся, сейчас до дома доберемся, отогреешься…

- Я просто хотел умереть с достоинством, - наконец-то, хотя бы сейчас, смог объяснить Валерка. - Спасибо, что не испугались и спасли.

- Так умереть-то никогда не поздно, - засмеялся Щусь-старший, которому оставалось жить несколько месяцев, - Это мы завсегда успеем.

- Это не больно, - сообщила хрупкая белокожая Марта, похожая на принцессу. - Я даже не успела ничего почувствовать.

- И не страшно, - кивнула мама, с нежностью улыбаясь отцу, - если знаешь во имя чего умираешь.

- Революция должна победить, независимо от наших личных частных судеб, - подтвердил отец.

- Так я умерла за вашу революцию? - спросила Марта. - Но я даже не знала о ней!

- Та ни, - махнул рукой юный Данька, почему-то в черкесске с чужого плеча. - Це бывае. Вiйна.

- Ты умерла потому что Хельмут струсил и не поверил мне. Все было рассчитано по секундам, мы с тобой должны были выйти из здания за полторы минуты до взрыва. Теперь все закончилось - у Рейха не будет ни суперсовременного оружия, ни гения, способного его создать. Твоя смерть спасла тысячи жизней. Но, возможно, когда придет срок, посчитают не тех, кого я спас, а тех, кого я убил. Это будет справедливо.

Острая боль в руке выдернула его из забытья.

- Данька, он пришел в себя, - где-то далеко-далеко воскликнула Ксанка, но все это уже исчезало, в реальности остался только шприц с прозрачным лекарством и держащая его женщина в форме.

- Открывайте глаза, - произнес показавшийся знакомым голос. - И давайте знакомиться, переболевший тифом товарищ из Санкт-Петербурга, живший на юге Украины.

Мещеряков попытался приподняться и понял, что это было ошибкой - стены вокруг него немедленно поплыли в хороводе. Он опустился обратно.

- Где я? Что случилось? - спросил он у потолка. В поле зрения вплыло лицо Мюллера{?}[Мюллер - да, тот самый, который Броневой. Руководитель гестапо. ] Мюллер. Гестапо. Плохо.

- Вы в тюрьме, дорогой мой, - Мюллер смотрел с фальшивым сочувствием. - И только от вас зависит как скоро вы отсюда выйдете.

- Но почему?..

- Потому что вы не Райнер Шульц, - шепотом, словно открывая тайну, сообщил Мюллер.

- Надо же. А кто я?

- А вот это нам и предстоит выяснить. Прямо сейчас.

Медсестра - это же была медсестра? - подошла к нему, снова вонзила шприц в вену. Молочно-белая жидкость медленно выдавливалась из шприца.

- Вам вводят сыворотку, заставляющую людей говорить чистую правду, - объяснил Мюллер.

- Прекрасный, хорошо зарекомендовавший себя препарат. Действует почти как алкоголь - так же развязывает язык. Я ожидаю, что вы расскажете нам все, - он кивнул кому-то за пределами видимости, видимо, стенографистке.

- Если ответы нас устроят, вы избежите пыток. Но предупреждаю - рассказ должен быть очень подробным.

- Интересно, - протянул Мещеряков. - Вы говорите, я буду как пьяный?

Мюллер кивнул.

- Пока я еще связно соображаю, примите мои извинения, Мюллер.

- За что же? - равнодушно удивился Мюллер.

- Сейчас поймете. Я ведь не просто так бросил пить. Мне показалось или вы упомянули Украину и Санкт-Петербург применительно ко мне?

- В бреду вы декламировали “Евгения Онегина” на русском языке. Наши лингвисты утверждают, что вы петербуржец, но иногда ваша манера произносить слова разительно напоминает южноукраинскую. Что-то вроде одесского говора. Сами видите, запираться бесполезно. Вы не немец, вы русский. Вы шпион. Запись началась. В ваших интересах говорить только правду.