Сегодня я оделась по-испански
как при дворе Филиппа-короля
придворные дамы
я вышла в черном
Волосы закрыла плоёной белой накидкой
немножко в складках такой
И совсем не пудрилась
сегодня я бледна
и надушилась очень мало…
Так будет хорошо для ученой женщины
Но почему никто как будто бы не замечает
остроту и необычность моего ума?
А только нежность груди из корсета,
когда такое платье я надену…
И всё же я понимала,
чуть надувая губы в легком раздражении,
что хороша, красива…
Приглашенный мною собеседник-гость
он выглядел вполне благопристойно скромно
Отложной широкий воротник на нем был
усы бородка
волосы мышиного цвета до плеч
и глаза навыкате печальные…
Мне нравился его широкий белый воротник
с такими острыми уголками
такими треугольными…
Расположились мы на креслах друг против друга
на креслах, щедро резных
с изогнутыми прихотливо ножками
и спинками и подлокóтниками,
обитыми плотным шелком и сукном
И на столике между нами бокалы
потому что кувшин кипрского вина
и в миске фарфоровой фламандские вафли
и на блюде гроздья винограда
как раз было время сбора винограда
А собеседник мой из Англии
и вот я буду по-английски говорить
с испанским привкусом на языке и нёбе
как будто это привкус апельсинов
и привкус андалузского шербета
– Я с вами побеседовать хочу, –
обратилась я к его глазам навыкате печальным –
о ваших сонетах, –
сказала я.
И он ответил скучным голосом таким:
– Да, о сонетах.
Ну, давайте о сонетах…
Ему уже стало скучно
И я вижу, то есть слышу:
он меня ни в грош не ставит
ломаного гроша, мелкой монеты за меня он не дает
Ведь я женщина
ценить меня следует лишь за красоту
а мыслей интересных занимательных быть не может у меня
А мою красоту кто не захотел бы купить
но купить никто не может
а только даром, как подарок,
если я отдам.
И вот мне захотелось гадостей наговорить ему
– Ведь вы не дворянин, – сказала я
Он подался со своего кресла чуть вперед
и что-то там забормотал такое,
мол, королева даст ему дворянство…
Я продолжала,
не обращая внимания на его бормотанье:
– А правда, что вы русский, московит?
– С чего вы взяли?
О! О вежливости он забыл…
– Так. Ходят слухи, – издевалась я.
– Неправда, – он ответил коротко и напряженно.
– Как жаль! – мой голос издевательский звучал так мелодично, –
Мне говорили, с московитами бывает интересно –
издевалась я над ним…
Я разозлилась
Пальцы растопырила немножко,
как будто прямо вдруг ему в глаза
ногтями длинными, окрашенными в красное,
как кровь.
Но я не стала пальцами ему в глаза
Я указала только на картины на стене
И меня он понял наконец-то
Пробормотал «Простите»…
Ну а я сказала так,
ему сказала,
смутным полукругом легким комнату рукою обмахнув,
я говорила об одной картине
– Здесь так тепло, – сказала я, –
и кипарисы вдоль дороги
и ветерок в двусветном солнечном окне…
картина неизвестного художника
А там в Голландии –
смотрите на картину – другую,
там катанье на коньках, на толстом льду
на льду ужасном в Дантовом аду
Нет, мы об этом после будем говорить
Сейчас я просто быстро вспомнила,
как я люблю кататься на коньках,
катиться медленно – большие рукава
и руки в пышной муфте –
кисти рук…
Он глянул на голландскую картину, и уверенно, так по-мужски
сказал:
– Конечно, Брейгель; только я не помню –
Старший или Младший…
Я прервала его:
– Что думаете вы о символах?
– Что думаю? Что символы важны
для веры в Господа…
– Для веры? Я согласна.
Короткую историю вам расскажу сейчас.
Слыхали о французском вы поэте
по прозванью Франсуа Вилон?
– Слыхал.
– Тогда, конечно, вы слыхали, читали
строки грустные о том, что он иссох и почернел, бедняга,
и фиников и фиг давно не ест.
Так что случилось? В Париж не привезли сладкие плоды?
У бедного поэта денег не было для их покупки?
Нет.
Суть в символах.
Вилон не жалуется, он гордится!
Ведь многим известна эта символика:
финики – мужское, фиги – женское,
А кушать означает еще и совокупляться.
Отказавшись от совокупления и с женщинами и с мужчинами,
поэт обрел облик истинного аскета – почерневший, исхудавший…
Но я о другом поэте вспомнила –
о прекрасном принце Шарле де Валуа,
владетеле Орлеана и Блуа
Я подумала о его поездке через лес –
по дороге, проложенной в чаще
Повозки гуськом одна за другой
и всадники и пехотинцы
и запасные упряжные лошади
и озабоченные квартирьеры
А вот и обширный постоялый двор – пора немного отдохнуть
Я и сама так ездила сколько раз…
Но стихотворение, где описана эта поездка,
принц озаглавил: «Лес долгого ожидания»…
И что он хотел сказать, какими символами воспользовался,
даже я не разгадала…
Я и в другом стихотворении не разгадала символов,
увидела только живое зрелище;
время сбросило одеянье снегопадов и дождей
гобелены вынесли в большой внутренний двор
пыль взлетает солнечным облаком
парча сверкает нитями…
Как я хочу весну! –
проговорила я, чуть растягивая слова
Это был как бы возглас красавицы,
чуть капризной внезапно,
которая может себе позволить отвлечение от серьезной беседы…
Но я вернула серьезность на свое лицо
и продолжила говорить уже серьезно.
– Посмотрите снова на эту голландскую картину, –
сказала я, –
Вы думаете там веселость Рождества?
Нет. Нет.
Вы думаете, толстый лед?
А он на самом деле хрупкий.
Смотрите, смотрите!
Зимний холод, коньки, полынья…
и ловушка для беззаботных птиц!
О люди! Беззаботная планета
Земля
Смотрите, зачернела полынья
А люди на коньках как будто бы ее не видят
Смотрите, вот они все, вот они –
птицы, беззаботные как люди
Вот-вот, вот-вот
ловушка дьявола убьет их!..
Он посмотрел на меня, мой гость
Я видела, что он удивлен
Он, должно быть, не думал,
что я, женщина, умею рассуждать.
Он быстро произнес:
– Я понял.
Я понял, вы поймете всё, что я хотел сказать в сонетах
Но я начну сначала
посчитайте это предисловием.
Я родился в год смерти великого Микеланджело…
– Ах, этот Микеланджело! – я перебила звонко –
Он, кажется, преследует меня как будто.
И все мужчины, едва на меня взглянув, о нем вспоминают.
А я его так мало видела,
то есть я не имела с ним особенных любовных дел…
Мой гость склонил голову почтительно,
думаю, он улыбнулся
и принялся дальше рассказывать:
– Я с детства знал, я слышал о чернодушной правительнице-ведьме,
мужеубийце
гнусной католичке
распутнице
Но ведь и вы…
Простите…
– Что я? Распутница и католичка?
Мне всё это смешно. Рассказывайте дальше.
– С детства я слышал об этой отвратной паучихе,
о том, как она плела сеть интриг ужасных.
Я говорю о Марии Стюарт,
о той, что недостойна была носить Марии имя пресвятое.
Убийца мужа, смуту в своей стране Шотландии поднявшая,
От возмущенного народа своего она бежала в Англию,
где наша королева с дивной добротой
гостеприимство оказала ей
как родственнице дальней.
Но злонамеренная ведьма не унималась
И вся Англия ужасно трепетала
Было ясно, что вот-вот на нашу Англию надвинутся,
подобно чудищам морским,
Испания и Франция –
два католических чудовища ужасных –
надвинутся по слову интриганки гнусной.
Вся надежда наша была на девственную мать страны любимой.
Мы обожаем нашу королеву-девственницу!
Да, Англия дрожала, трепетала,
но мы в единстве обожанья нашей королевы,
надеясь на ее высокий ум,
с надеждой ждали будущего…
– Неужели девственность она хранит с такою стойкостью? –
спросила я.
Он отвечал: «Не верьте сплетням.
Она чиста. Ее зовут поэты
прекрасною весталкой!».
– Но я слышала о её фаворитах…
И после этих моих слов он повысил голос:
– Пусть сплетня не коснется чистоты!
Цвет Англии – ученые и храбрые мужи
с ней узами честнейшей и чистейшей дружбы связаны.
А я слыхал не раз о ваших возлюбленных…
– Вы слыхали правду.
– А вы, достойнейшая Герцогиня, клевету слыхали!
– Так вот в чем мы разнимся с вашей королевой:
на нее клевещут, обо мне же правду говорят.
Я рассмеялась и сказала:
– Продолжайте свой рассказ.
И он продолжил:
– Сбылись ужасные предсказанья и предчувствия,
сопровождаемые мучительным биеньем сердца
Война началась.
Испания на нас напала,
Война уже два года шла, когда решилась наша королева
казнить коварную Марию Стюарт
посредством отрубанья головы!
Все страны и народы христианского мира обмерли –
доселе ни один правитель христианский не издавал приказа
о лишенье жизни
другого христианского правителя.
Но обожаемая наша королева решилась и пошла на это
во имя своего народа
во имя будущего своей страны!
Мир католический лишился ведьмы-вдохновительницы.
Вся Англия вздохнула, радостно вздохнула,
когда упала голова упрямой ведьмы,
грохнулась на деревянный помост.
И уже через год мы рассеяли, разбили испанские корабли
в сражении большом.
Мы доказали, что Господь за англичан, за Англию!..
От этой славной казни мы ведем отсчет побед английских
и триумфа,
когда нашу страну весь мир признал владычицей морей!..
Мне было двадцать три года в год казни Марии Стюарт.
И уже в тот год я начал думать
о прославлении в стихах и нашей королевы
и веры христианской истинной и правой.
Но лишь пятилетие спустя созрел мой ум
для начала моего труда.
И длился труд мой символическим числом семь лет.
Двух женщин я поставил в центр окружности повествованья моего –
одна светла, другая же черна…
– Ну да, – сказала я, – Мария Стюарт
и обожаемая англичанами Елизавета.
Загадка недурна,
но очень уж проста…
– Не так проста, как вы решили, герцогиня.
Вы знаете, в какое время мы живем сейчас?
Оно завется Ренессанс.
Философы, художники, поэты возрождают
взгляд греко-римский на прекрасность человека,
на совершенство человеческого тела…
Гуманизмом назвали в наши дни этот взгляд.
Внимательно глядят на человеческую природу,
устремляются к ее улучшению,
ищут возможности и пути этого улучшения.
И неминуемо приходят к мыслям о месте Господа в жизни человека,
в той самой человеческой природе!
Возрождая греко-римский жизнелюбивый взгляд на человека,
всё более задумываемся мы о пороке, грехе, искушении.
О как вы поняли картину голландца –
как беззаботно веселятся люди,
не сознавая, что под их коньками адский лед,
что полынья уже разверзлась и черна;
как сделал птицелов для беззаботных птиц ловушку,
так дьявол смастерил ловушку искушений
для человека…
Мой собеседник-гость начал увлекаться своею речью,
он жестикулировал, махал руками…
и говорил уверенно и возбужденно:
– Если Господь неустанно опекает род человеческий,
стремясь отклонить его от греха,
то не может и дьявол быть спокоен;
он вечно в поисках всё новых способов греховного соблазна.
Вот гуманизма вывод и итог!
И надо находить и обезвредить служителей дьявола
и очистить огнём души соблазненных дьяволом.
И не тайна, что легче всего соблазняются женщины,
ибо они – сосуд скудельный.
И слишком многие из них подобны углю, – сгорают в пламени греха,
и даже вдохновленный Господом костер
не очищает души их.
И слишком мало женщин – ничтожное число –
сияющих и твердых в добродетели и вере!
Об этом изложили ясно Генрих Крамер и Якоб Шпренгер
в удивительном трактате «Молот ведьм».
И никому бы не взбрело на ум воспевать чистоту Марии Стюарт,
ибо никогда она не была чиста.
Но стихоплеты охотно воспевали ее телесную красоту.
Совершенство тела может соотноситься с совершенством души,
но может явить всю лживость дьявольского соблазна…
Я вовсе не намеревалась показать свою начитанность,
а так, вдруг вспомнилось:
– Ведь это как в фацетии Поджо Браччолини –
Некий Чинчо Романо овладел красивой женщиной,
и вдруг она исчезла, оставив после себя запах серы.
А кто ж не знает, как воняет сера!..
Впрочем, женщиной он овладел насильно…
Однако собеседник мой не обратил внимания на это насилие.
Зато мы оба вспомнили снова Франсуа Вилона,
которого суккуб, принявший облик
продажной женщины по прозвищу Марго-Толстуха,
насиловал, к постели грязной пригвоздив,
греховно на несчастного верхом усевшись,
и свой живот с плодом греха оберегая.
Напрасно бедный парень бил ее в живот,
он сил таких не имел, чтобы покончить с плодом греха суккуба.
Марго воняла, как навозный жук.
И дьявольской её целью было вовсе не убийство бедолаги,
а навсегда покрыть его позором, очернить грехом…
Как удалось ему очиститься, об этом он в своих стихах рассказал…
– Но я хочу вам рассказать о чуде происшедшем, –
воскликнул в нетерпении мой собеседник, –
о чуде, происшедшем с одним придворным королевы,
коего ведьма Мария Стюарт желала сделать французским шпионом,
соблазняя своей красотой.
И вдруг он увидел, что ее волосы черны и подобны проволоке,
и аромат розового масла, исходивший от ее платья,
тотчас сменился удушающей вонью…
И этот человек в ужасе бежал…
И я так и описал чернодушную женщину-суккуба:
соблазн она даже для самых верных христиан.
Душа ее черна и далеко не каждый
сумеет истинный образ ее постичь и бежать от нее!
И вот я о чем в своих сонетах говорю:
о черной женщине, о светлой королеве,
девственной матери народа страны любимой!..
К своему удивлению, я не чувствовала ни обиды,
ни возмущения,
когда он бранил женщин.
Но почему не чувствовала?
А потому что речь его была речью поэта…
И я сказала ему:
– Бывают дивно светлые женщины.
Только не каждому доступно их сияние,
И многие за черноту принимают это сияние.
Но вы-то понимаете символику вина и винопития.
И потому послушайте слова одного перса,
сведущего в божественной науке сочетания символов.
Вот его слова:
«Она пришла ко мне пьяная, в полурасстегнутых шелках,
и протянула мне чашу вина.»
И вот что ответила ему спустя несколько столетий
чистейшая девушка из еще неоткрытой земли:
«Я пробую никем не приготовленный напиток,
черпáя кружкой жемчуг.
Никаким рейнским бочкам не снилось такое вино.
Я пьяница воздушных сфер, я бродяжка, отведавшая росы.
Я бреду шатаясь из таверны цвета голубой лазури
Сквозь бесконечный летний день.
Когда Хозяин таверны выставит вон опьяневшую пчелу,
когда мотыльки откажутся от последнего глотка,
я буду пить еще и еще!
До тех пор пока ангелы не снимут передо мной
свои белейшие шляпы,
и святые не подбегут к окнам,
чтобы поглядеть на пьянчужку,
прислонившуюся к солнцу!»….
Так они говорили друг с другом, разделенные столетиями,
и ничего друг о друге не зная…
– А вы вольнодумка! – заметил мой гость.
– Есть немного! – отвечала я беззаботно.
Он улыбнулся, но улыбка не шла к его печальным глазам навыкате.
– Будем надеяться, – заговорил он мягко, –
что Хозяин таверны еще не так скоро прогонит нас.
И поскольку вы не спрашиваете о Светлом Юноше моих сонетов,
я сам расскажу вам о Нём…
Как много свидетельств явления Христа
в причудливых обликах,
даже и непривычных нам,
простым, в сущности, христианам.
Христос – девица-девственница, Христос-мать…
Христос-дитя, Христос-жених…
А история святой Екатерины из Александрии,
когда явился ей Христос в облике умилительного дитяти
и обручился с ней своим кольцом,
как желанный жених с невестой,
как бы соединяя своих два облика воедино…
– Но вы как-то очень по-женски рассуждаете, –
возразила я. –
Так возлюбляли Христа монахини
в своих уединенных кельях.
Он им являлся и дитятей, и женихом, и матерью,
и девушкой-подругой…
И что дурного в этом? – возразил мой собеседник-гость. –
Ведь и мне Христос явился для описания в моих сонетах
Светлым Отроком, Юным Другом,
перед которым преклонение мое…
Мой гость поднял руки в молитвенном жесте
и тотчас бросил их на колени, будто устал мгновенно.
Я вынула из сумочки на поясе коралловые четки
и медленно вращала в левой руке…
Мой собеседник-гость продолжал свои слова о Христе:
– Христос в облике Светлого Юноши –
олицетворенная возможность совершенства
человеческой телесной красоты,
возможность единения в гармонии
души и тела;
но и олицетворение трудной борьбы с соблазном черноты,
животворный вечный пример одоления тьмы…
Потомство несметное происходит от Юноши Светлого,
Потомство нашей правой англиканской веры,
Истины потомство!..
Он замолчал, затем произнес:
– Вы молоды, вы обладаете умом,
но как же вы красивы…
Я откинула накидку на спину,
чуть запрокинув голову;
и солнечные волосы, заплетенные в две светлые косы,
упали на грудь,
и не могла скрыть плотная ткань платья
округлое совершенство моих соразмерных грудей…
Мне было тоскливо и радостно слышать
эти обычные похвалы моей красоте.
Но мне сейчас хотелось, чтобы он сказал нечто другое,
нечто такое, чего бы я не поняла…
Мы выпили вина и стали есть виноград…
