– Это правда, – я сжала ее руку. – Я в порядке. Иди спи, бегай, готовь себе карамельный мокко, делай что хочешь.

Она наморщила нос.

– Я – бегать? Не думаю. Наши с кардиотренировками пути давно разошлись. И ты знаешь, я не справляюсь с кофемашиной. И поэтому трачу все деньги в «Морнинг Роаст». – Она пристально на меня посмотрела. – Если что-то понадобится, зови, договорились? Я буду внизу и уйду на работу только в семь.

– Ладно. Люблю тебя.

– И я тебя, детка.

Джулс обняла меня на прощанье, вышла и закрыла за собой дверь с мягким щелчком.

Я опустилась обратно на кровать и натянула одеяло до подбородка, пытаясь снова уснуть, хоть и знала: усилия тщетны. И хотя я завернулась в теплое одеяло в хорошо изолированной комнате посреди лета, холодок остался – призрачное напоминание, что прошлое никогда не уходит, а будущее никогда не складывается согласно нашим желаниям.

– Не делай этого.

Я налил себе кофе, прислонился к столешнице и сделал глоток, прежде чем ответить.

– Не понимаю, почему ты звонишь мне, Эндрю. Я исполнительный директор. Поговори с Иваном.

– Чушь, – фыркнул Эндрю. – На самом деле за ниточки дергаешь ты, и все это знают.

– Значит, все ошибаются, и не в первый раз.

Я посмотрел на свои часы «Патек Филипп». Лимитированная коллекция, герметичные и водонепроницаемые, они обошлись мне в двадцать тысяч долларов. Я купил их, когда продал свою программу по финансовому моделированию за восьмизначную сумму, через месяц после четырнадцатого дня рождения.

– Ой, мне пора на свою ежевечернюю медитацию. – Я не медитировал, и мы оба это знали. – Всего тебе наилучшего. Уверен, тебя ждет блестящая новая карьера уличного музыканта. В старшей школе у тебя вроде была группа, верно?

– Алекс, прошу, – в голосе Эндрю послышалась мольба. – У меня семья. Дети. Старшая дочь скоро пойдет в колледж. Не знаю, что ты имеешь против меня, но не втягивай мою семью и сотрудников.

– Но я ничего не имею против тебя, Эндрю, – спокойно возразил я, делая очередной глоток кофе. Большинство людей не пьет эспрессо в такое позднее время, опасаясь бессонницы, но у меня такой проблемы нет. Я почти не сплю. – Бизнес. Ничего личного.

Удивительно, как люди до сих пор не понимают. Личным симпатиям не место в корпоративном мире. Либо съедаешь ты, либо тебя, а у меня не было особого желания становиться жертвой.

Выживают лишь сильнейшие, и я планировал оставаться на вершине пищевой цепи.

– Алекс…

Я устал слышать собственное имя. Вечно Алекс то, Алекс се. Люди просили времени, денег, внимания или, хуже всего, любви. Чертова рутина.

– Спокойной ночи, – я повесил трубку прежде, чем он успел выдавить очередную жалобу. Нет ничего печальнее, чем наблюдать, – а в данном случае слушать, – как директор корпорации превращается в попрошайку.

Мы поглотим «Граппманн Энтерпрайзес», как и собирались. Мне, в целом, было плевать на эту компанию, но в перспективе она могла оказаться довольно полезной.

«Арчер Груп» была компанией по недвижимости, но через пять, десять, двадцать лет она станет гораздо большим. Телекоммуникации, электронная коммерция, финансы, энергетика… весь мир был у моих ног. «Граппманн» был мелкой сошкой финансовой индустрии, но он стоял на пути у моих амбиций. Я хотел избавиться от балласта.

Кроме того, Эндрю был ублюдком. Я точно знал, что он втайне уговорил нескольких секретарш отказаться от судебных обвинений в сексуальных домогательствах.

Я на всякий случай заблокировал номер Эндрю и мысленно отметил, что следует уволить ассистентку за выдачу моей личной информации человеку, не входящему в мой тщательно отобранный список контактов. Она уже несколько раз облажалась – ошибки в бумагах, неправильно назначенное время встреч, пропущенные звонки от вип-клиентов, – и это стало последней каплей. Я продержал ее так долго лишь в качестве одолжения ее отцу, конгрессмену, который хотел, чтобы дочь получила «реальный рабочий опыт», но ее опыт закончится завтра в восемь утра.

С ее отцом разберусь позже.

Всюду царило молчание, я поставил пустую кружку в раковину и пошел в гостиную. Опустился на диван и закрыл глаза, позволяя выбранным образам крутиться в голове. Я не медитировал, но это был мой личный дурацкий способ психотерапии.

29 октября 2006.

Мой первый день рождения в качестве сироты.

Звучит угнетающе, но на самом деле грустно не было. Было просто… как было.

Меня не интересовали дни рождения. Бессмысленные даты в календаре – люди праздновали их, чтобы почувствовать себя особенными, хотя на самом деле ничего особенного в них не было. Как дни рождения могут быть особенными, если они есть у всех?

Я считал их особенными, потому что родители всегда раздували из них целое событие. Однажды они вывезли всю семью и шестерых моих лучших друзей в развлекательный парк в Нью-Джерси, мы ели хот-доги и до тошноты катались на аттракционах. В другой год они купили мне последний «Плейстейшен», и мне завидовал весь класс. Но кое-что не менялось из года в год. Я оставался в постели и делал вид, будто сплю, пока родители «украдкой» заходили в мою комнату в дурацких бумажных колпаках и с моим любимым завтраком – хашбрауны с хрустящим беконом и черничные панкейки в сиропе. Папа держал поднос, пока мама толкала меня и кричала: «С днем рождения!», а я хохотал и визжал, пока окончательно не просыпался. Это был единственный день в году, когда они позволяли мне есть завтрак в постели. Когда сестра научилась ходить, она начала являться вместе с ними, залезала на меня и ерошила мне волосы, а я жаловался на девчачьи бациллы в своей комнате.

Потом их не стало. Больше никаких семейных поездок, никакого бекона и никаких черничных панкейков. Больше никаких особенных дней рождения.

Дядя пытался. Он купил мне большой шоколадный торт и отвел в популярный центр игровых автоматов.

Я сидел за столом в кафе и смотрел в окно. Думал. Вспоминал. Анализировал. К автоматам я не прикоснулся.

– Алекс, иди поиграй, – сказал дядя. – У тебя сегодня день рождения.

Он сидел напротив меня, крепкий мужчина с седеющими волосами и светло-карими глазами, почти как у моего отца. Красавцем он не был, но выглядел ухоженно – всегда с идеальной укладкой и идеально выглаженной одеждой. Сегодня на нем был синий костюм, абсолютно неуместный среди взбудораженных детей и замученных родителей в футболках, бродящих по центру.

Я нечасто виделся с дядей Иваном до того дня. Они с отцом повздорили, когда мне было семь, и больше отец о нем не говорил. Но дядя все равно забрал меня и уберег от попадания в приемную семью – пожалуй, я ему благодарен.

– Я не хочу играть, – я стучал костяшками по столу.

Тук. Тук. Тук. Один. Два. Три. Три выстрела. Три тела падают на пол.

Я зажмурил глаза и изо всех сил попытался прогнать воспоминания из головы. Они вернутся, как возвращались каждый день с Того Дня. Но я не хотел видеть их сейчас, посреди вонючего провинциального игрового центра с дешевым синим ковром и пятнами на столе.

Я ненавидел свой «дар». Но поделать с ним ничего не мог и потому научился с ним жить. И однажды он станет моим оружием.

– А чего ты хочешь? – спросил дядя Иван.

Я перевел на него взгляд. Он выдержал несколько секунд, прежде чем опустить глаза.

Раньше люди так никогда не делали. Но после убийства моей семьи они начали вести себя иначе. Когда я смотрел на них, они отводили взгляд – не из жалости, а из страха, какого-то базового инстинкта выживания, кричащего им: убегай и никогда не возвращайся.

Взрослым глупо бояться одиннадцатилетнего – теперь двенадцатилетнего – мальчика. Но я их не винил. У их страха была причина.