– Хотя я меньше всего мрачный аскет, но мне так называемая новая половая жизнь кажется разновидностью доброго буржуазного дома терпимости.
Разврату, опрометчиво узаконенному властью, был дан отбой. Случилось это в год гибели Есенина.
Поэт разорвал связь со всеми своими жёнами, бегал от Дункан, скрывался от Бениславской и Толстой – с женщинами, по его признанию, ему было трудно оставаться сколь-нибудь продолжительное время. С.М. Городецкий, один из тех, кто вводил Сергея Александровича в большую литературу, говорил по поводу его отношений с женщинами:
– Этот сектор был у него из маловажных.
Есенин признавался Н. Вольпин по этому поводу: «Я с холодком».
Захар Прилепин, автор монументального труда «Есенин», пришёл к такому выводу об отношениях великого поэта с женщинами: «Влечение к женщинам у Есенина было спорадическим, а привычка держать дистанцию – постоянной».
Сам поэт за пять дней до своей гибели заявил писателю А.И. Тарасову-Родионову: «Нужно было удовлетворить потребность – и удовлетворял». Но, почувствовав, что такая откровенность попахивает цинизмом, дал более развёрнутый и цивилизованный ответ по затронутой теме:
– Как бы ни клялся я кому-либо в безумной любви, как бы ни уверял в том же сам себя – всё это, по существу, огромнейшая и роковая ошибка. Есть нечто, что я люблю выше всех женщин, выше любой женщины, и что я ни за какие ласки и ни за какую любовь не променяю. Это искусство. Да, искусство для меня дороже всяких друзей, и жён, и любовниц. Вся моя жизнь – это борьба за искусство. И в этой борьбе я швыряюсь всем, что обычно другие считают за самое ценное в жизни.
Поразительная целеустремлённость!
Ведь решение о принесении себя в жертву поэзии Есенин принял девятнадцатилетним ребёнком:
Тогда впервые
С рифмой я схлестнулся.
От сонма чувств
Вскружилась голова.
И я сказал:
Коль этот зуд проснулся,
Всю душу выплещу в слова.
И, заболев
Писательскою скукой,
Пошёл скитаться я
Средь разных стран,
Не веря встречам,
Не томясь разлукой,
Считая мир весь за обман.
Ради чарующего слова Есенин отринул любовь, семью, отцовство. Но к женщинам его тянуло – только они могли дать ему то, что недополучил он в жизни:
Что желать под житейскою ношею,
Проклиная удел свой и дом?
Я хотел бы теперь хорошую
Видеть девушку под окном.
Чтоб с глазами она васильковыми
Только мне –
Не кому-нибудь –
И словами и чувствами новыми
Успокоила сердце и грудь.
«Листья падают, листья падают…»
Поэт жаждал ласки, хотел, чтобы его все любили, боготворили и не перечили. Такими, в сущности, и были все его жёны и сожительницы, поставившие себя в положение рабынь, одалисок поэтического гарема. (О кратковременных связях Есенина и говорить не приходится.)
Сад полышет, как пенный пожар,
И луна, напрягая все силы,
Хочет так, чтобы каждый дрожал
От щемящего слова «милый».
«Синий май. Заревая теплынь…»
Увядающая сила!
Умирать так умирать!
До кончины губы милой
Я хотел бы целовать.
Чтоб все время в синих дрёмах,
Не стыдясь и не тая,
В нежном шелесте черёмух
Раздавалось: «Я твоя».
В поэте легко соединялось, казалось бы, несочетаемое. Л. Клейнборт отметил это при первой же встрече с ним:
«Мне бросились в глаза очертания его рта. Он совсем не гармонировал с общим обликом его, таким тихим и ясным. Правда, уже глаза его были лукавы, но в то же время всё же наивны. Губы же были чувственны; за этой чувственностью пряталось что-то, чего не договаривал общий облик. Он вдруг сказал:
– Я баб люблю лучше… всякой скотины. Иной раз совсем без ума станешь. Но глупей женского сердца нет ничего».
Известно, что Есенин очень любил животных и посвятил великолепные стихи собакам, корове, лисице, волку. Для него сопоставление животного и женщины не было оскорбительно, но всё же! И в такой форме: «Лучше всякой скотины»! Мог бы подобрать и другое сравнение – не посчитал нужным, оно соответствовало его внутреннему убеждению.
Во внешнем отношении к женщинам Есенин был сдержан, с жёнами и подругами хамоват и груб до изуверства. Но… но при всём этом женщины прощали ему пьянство, измены, оскорбления, рукоприкладство, брошенных детей и много чего ещё. Мать С.А. Толстой не любила зятя, но, увидав его на смертном одре, вдруг осознала то, чего не понимала при его жизни:
– Не могу сказать, что я шла туда[2] с хорошим чувством. Я слишком страдала и возмущалась за дочь, но главным образом меня возмущали эти его «друзья», проливающие теперь крокодиловы слёзы, а в сущности, много повинные в его гибели и болезни. Его мне было жалко только как погибшего человека, и уже давно погибшего. Но когда я подошла к гробу и взглянула на него, то сердце моё совершенно смягчи лось, и я не могла удержать слёз. У него было чудное лицо, такое грустное, скорбное и милое, что я вдруг увидела его душу и поняла, что, несмотря на всё, в нём была хорошая, живая душа.
Песня и мечта. На закате своей короткой жизни С.А. Есенин, итожа пройденный путь, вспомнил свою первую любовь:
В пятнадцать лет
Взлюбил я до печёнок
И сладко думал,
Лишь уединюсь,
Что я на этой
Лучшей из девчонок,
Достигнув возраста, женюсь.
«Мой путь»
Жениться юный поэт собирался на Анне Сардановской, племяннице отца Иоанна, священника Константиновской церкви. Вот какой видел Сергей любимую:
С алым соком ягоды на коже,
Нежная, красивая, была
На закат ты розовый похожа
И, как снег, лучиста и светла.
Сергей был своим в доме священника, и Марфуша, экономка отца Иоанна, докладывала его матери:
– Ох, кума, у нашей Анюты с Серёжей роман. Уж она такая проказница, ведь скрывать ничего не любит. «Пойду, говорит, замуж за Серёжку», и всё это у неё так хорошо выходит.
Они и не скрывали. Как-то прибежали в церковь и попросили монашку разнять их руки, заявив ей: «Мы любим друг друга, и пусть кто первый изменит, или женится, или выйдет замуж, того второй будет бить хворостом!»
