– На счетчике восемнадцать шиллингов шесть пенсов, милорд.

Мой дядя дал ему фунт и две полукроны.

– Спасибо, Пэйн.

– Премного благодарен, милорд.

– А теперь, Пэйн, ты отвезешь миссис Фанни на Паддингтонский вокзал. Только умоляю, не мчись с бешеной скоростью, нам не надо, чтобы она оказалась в кювете, мы все очень любим миссис Фанни. Пока будешь там, сделай милость, зайди к Уайману, засвидетельствуй мое почтение мистеру Баркеру из книжного киоска и спроси, не может ли он дать мне клубок бечевки. Сразу возвращайся обратно, хорошо? Мы едем к лорду Фортинбрасу в Грум-плейс. Я приглашен к шести тридцати – опаздывать не годится.

Когда я прибыла в Оксфорд, то была поражена, увидев Альфреда, ожидающего меня на платформе. Обычно он не приходил встречать меня – я даже не сообщила ему, каким поездом поеду.

– Ничего не случилось? – взволнованно спросила я. – Мальчики…

– Мальчики? Милая, извини, если я тебя напугал. – И тут он сказал мне, что назначен послом в Париж.

Естественно, я мало спала в ту ночь. Поначалу в голове крутились вполне рациональные мысли; шли часы, и мысли становились все более и более фантастическими. Потом, когда я уже пребывала между бодрствованием и сном, мысли приняли характер ночного кошмара. Прежде всего, мне было радостно осознавать, что заслуги моего дорогого Альфреда наконец публично признаны и он получил блистательный приз (как мне казалось), который вознаграждает его за то, что он такой хороший и умный. Альфред даром пропадал на ниве пасторской теологии, хотя его лекции на богословские темы производили неизгладимое впечатление на тех, кто их слушал. Во время войны Альфред занимал пост государственной важности; после этого я вполне ожидала увидеть, как он находит свое место в этой сфере. Но (то ли от недостатка амбиций, то ли из-за отсутствия возможностей, я так толком и не разобралась) когда его военная работа завершилась, он тихо вернулся в Оксфорд и, похоже, был обречен остаться там до конца дней. Со своей стороны, я уже рассказывала[11], как, будучи пылкой молодой новобрачной, я нашла университетскую жизнь разочаровывающей. Это мнение я так и не изменила. Но я привыкла быть женой дона, я точно знала, что это понятие подразумевает, и чувствовала себя соответствующей требованиям, только и всего. Годы летели, ничем друг от друга не отличаясь, поколения юношей-студентов приходили и уходили. Я считала, что они так же похожи друг на друга, как и бегущие годы. Став старше, я потеряла интерес к компании подростков. Мои собственные дети все вылетели из гнезда: двое младших находились в Итоне, Бэзил… о, где же он сейчас и когда мне следует поделиться своими страхами с Альфредом? Бородатый Дэвид, старший, был доном в одном из краснокирпичных университетов[12] и жил в ногу со временем – во всяком случае, так он меня информировал. Я часто думала, что потребность женщины в детях почти полностью физическая. Когда они младенцы, их прижимаешь к себе, целуешь и шлепаешь и имеешь с ними буквально животную связь. Но когда они вырастают и покидают гнездо, они уже едва ли тебе принадлежат. Много ли мальчикам проку сейчас от меня? Что же касается Альфреда, оторванного от всех человеческих эмоций, то более чем вероятно, что, если бы мне было суждено исчезнуть, он бы просто ушел жить в колледж, где чувствовал бы себя так же счастливо, как и со мной. Что я вообще делаю на земле и как собираюсь заполнить тридцать с чем-то лет, которые мне, возможно, еще предстоит прожить до могилы?

Конечно, я знала, что подобное состояние ума распространено среди женщин среднего возраста и среднего класса, чьи дети вышли в мир. Его причины, как психологические, так и физиологические, хорошо изучены в наши дни, и также известен факт, что средства от этого нет. Чего нельзя излечить, то следует терпеть. Однако чудесное назначение Альфреда может оказать исцеляющее действие. Я часто мечтала оставить после себя след своего существования – ракушку на морском берегу вечности. И вот мне представляется шанс. Альфред может стать одним из тех полномочных послов, чьи имена вечно вспоминаются с благодарностью и уважением, и часть этой репутации будет принадлежать мне. В самом крайнем случае, теперь я получу маленькое, миниатюрное место в истории как один из обитателей знаменитого дома.

Все это было довольно мажорной, если не напыщенной полночной дребеденью. Но ближе к утру меня начали одолевать сомнения и страхи. Я мало знала о Париже и о дипломатической жизни, но понимала, что сэр Льюис и леди Полина Леон, которых мы должны будем сменить, держали там блестящий двор, аналогичный великим посольствам прежних времен. Было общепризнанным, что леди Леон более красива, очаровательна и остроумна, чем любая другая женщина в свете. Нелепо полагать, что я сумею с ней конкурировать, – как я смогу хотя бы просто приемлемо заполнить ее место? У меня не только нет никакой подготовки и знания дипломатии, но имеются и недостатки. Я, например, не могу запомнить малознакомых людей, будь то их имена или их лица или вообще что-либо о них. Я плохая домохозяйка. Когда я впервые попала в Оксфорд молодой женой, то решила не быть такой, как жены других донов в этом отношении; начать с того, что мои званые обеды станут значительно лучше, чем у них. Однако таланты моей дорогой домработницы миссис Хизери никогда не превышали определенного уровня, у меня было четверо голодных мальчишек, уминавших витамины, и муж, который не замечал, что ест. Когда отменили продовольственные карточки, пища других людей улучшилась, моя – нет. Я не возглавляла крупное домохозяйство и не имела более трех слуг (одна из них – приходящая). Какова окажется «домашняя» сторона посольства, плохо управляемая мной? Приезжающие с визитом министры или, хуже того, члены королевской семьи станут жаловаться, и это будет скверно для Альфреда. Моя одежда? Лучше уж накрыться покрывалом. Итак, со своей рассеянностью, простой едой и странной одеждой я стану объектом насмешек в дипломатической жизни, позорищем и анекдотом.

Мне необходимо было хоть немного поспать и забыть обо всем этом. Да, я стану посмешищем. Я начала воображать себя в несуразных ситуациях. Этот глупый обычай всех целовать – совершенно новый после войны. Мои бывшие студенты, навещавшие меня во время учебы, и другие друзья-мужчины целуются со мной при встрече; это сделалось машинальным жестом. Например, прием в каком-нибудь официальном месте, очень пышный и значительный. По чистой рассеянности я целую президента республики.

Я страдаю от слабых лодыжек и иногда неожиданно опрокидываюсь. Когда подобное случается на Терл-стрит в Оксфорде, это полбеды; меня поднимает какой-нибудь дружелюбный молодой человек, я иду домой и меняю чулки. Мысленная картина: Триумфальная арка, военный оркестр, гирлянды, телевизионные камеры. Хлоп – я шлепаюсь на землю и гашу Вечный огонь. Нет, мне сейчас просто необходимо избавиться от этих полукошмаров, подрывающих мой моральный дух. Я встала около окна и, наблюдая, как первые лучи солнца падают на колледж Крайст-Черч, позволила себе основательно озябнуть. Потом отправилась обратно в свою теплую постель и провалилась в сон без сновидений.

Утром, когда я поведала Альфреду некоторые из этих пугающих мыслей (опустив, однако, мысли о поцелуях и падениях), он произнес:

– Я не хотел, чтобы ты, лежа в постели, накручивала себя, и поэтому специально не упомянул вчера вечером о твоей стороне этого дела. Я рад, что Филип в Англии, и попросил его прийти и пообедать с тобой сегодня. Ты получишь возможность обсудить все это с ним и успокоиться. А мне нужно уехать на несколько часов в Лондон.

– Конечно, ведь мы найдем в Париже Филипа – я совершенно забыла, что он там. Какое утешение!

– Да, и для меня тоже большое утешение. Кстати, не забывай, что светская сторона совершенно неважна. Я говорил тебе вчера вечером, что моя миссия рассматривается как весьма серьезная; уравновешенность и безопасность – вот ее основные пункты. При Леонах в чести были сi-devants [13], я же намерен сосредоточиться на политиках и людях, имеющих реальное значение. Пожалуй, твои, осмелюсь сказать, наиболее взбалмошные родственники могут потерять охоту наносить нам слишком много визитов.