Я вижу замок изо льда,

блестит его слюда.

она – вода, одна вода,

замёрзшая вода.

я вижу облаков стада,

ландшафты сизых туч.

они – вода, одна вода.

я знаю: мир текуч.

Жужжит машина, шестерёнками кружа,

и маятник, немного дребезжа,

дугу так неизменно повторяет,

как будто он упорно сотворяет

свой идеал в текстуре траекторий,

границу между воздухом и морем,

чтоб на воды поверхность набегать,

и к берегу нестись, и возвращаться вспять,

и о песок с разбегу разбиваться,

нырять вовнутрь – наружу подниматься,

он маятник – он создаёт волну,

одну – но идеальную одну.

монометр, хронометр, маяк,

и звук его передаваем так:

тик-так, динь-дон, туда-сюда,

нет – да, нет – да, нет – да, нет – да.

он гравитацией пленён, он так устроен:

он есть – и восхищения достоин.

Воистину волшебный водоём

был найден нами – мы оттуда пьём

живую восхитительную влагу

и переносим чувства на бумагу.

в меня язык вложив, мой важный враг

меня собой не делает – дурак,

а сам становится влагающим со мною:

на этом я стою и этого я стою.

единожды солгав, мой сладкий вор,

в своей же лжи увязнешь как топор.

я в ложь твою топор не зря втыкаю,

да, я теку, но я не протекаю.

да, я теку, и ты – теки.

скудны суровые пески,

они костлявы и сухи

и к сердца голосу глухи.

Прохлада мною овладела,

поверхность глаза запотела,

в слезах – тревоги конденсат,

и внутрь зрачки мои глядят.

что вижу я? – ничто я вижу!

я рыжиной кудрявой брызжу,

каплеобразные ухмылки

стекают кровью по затылку.

воспринимая тот поток,

мечтаю совершить глоток.

журча, смеётся камня речь,

и рот – дыра, прореха, течь.

Он приходил в себя в постели,

перебирая поимённо

всех, кто исчез из Вавилона

с печатью Дьявола на теле.

он – психопат и лжепророк,

перевирающий ученье:

проникнув в зону помрачения,

в ней осознать себя не смог.

но милосердное перо,

кровоточа, вонзалось в струны,

когда далёкий свет межлунный

преображал его в Пьерро.

он пел для тех, кто уцелел,

о тех, кто выдержать не смог,

и мел белел, и рот алел.

как вход. и выход. и порог.

В пороге металлической стремнины

плыву среди задумчивых людей;

я глаз не отвожу, но вижу – только спины

и думаю о ней, и думаю о ней.

камлание, грохот, хохот, пианино

в компании такой звучит ещё нежней;

мне карту подменили картой винной.

смотрю на лист и думаю о ней.

пройдёт неделя, и земля оттает,

прозрачней станет воздух, день длинней,

всё изменяется, но мне не изменяет

привычка вредная – я думаю о ней.

Я сижу и плачу,

я кричу на стену.

не могу иначе:

не привык к изменам.

не могу быть мачо

из полиэтилена,

мне не надо сдачи,

я плачу – мгновенно.

я плачу слюною,

кровью, кулаками…

я кричу на стену,

стену между нами.

Неба выпуклый глаз,

направленный в точку

невыносимого света.

несмыкаем, он смотрит туда

от заката и до рассвета.

он моргает, и ночь настаёт,

а потом всё сначала, опять.

он глазеет на свет,

он хочет его воспринять.

протуберанец вселенной,

таинственный термояд,

корпускулярный флюид,

я тобою объят.

созидая миры,

из какой ты сочишься дыры?

кто тобой волосат?

где предел излученья?

есть ли корень луча?

и похож ли тот луч на растенье?

или луч – гуманоид,

который сверхбыстро растёт?

он своей пятернёй

до холодных глубин достаёт.

почему ты немыслим?

немыслимо необходим?

там, где сто равно трём,

где становится тройка одним,

начинается твой

бесконечно прекрасный полёт.

Этот город похож на тирольский пирог,

он слоистый и круглый, как в сейфе замок:

миллионы кривых магистралей

и тоннели – как дырки в коралле.

этот город похож на коралловый риф,

на ребёнка похож, подхватившего тиф,

смотрит вверх из больничного склепа,

и обрит его череп нелепый.

он в огне не горит

и не тонет в воде,

словно масло, кипит

он на сковороде

и взрывается в небе салютом,

полагая себя абсолютом.

пентаграмма. медуза. вокзал. зодиак.

этот город – наркотик, невротик, маньяк,

протекающий грязною жижей.

всей душою тебя ненавижу.