Господь! благослови февраль за льдинок тающий хрусталь, за снега вязкую нугу, за неба радугу-дугу. господь! благослови собак за мужество идти во мрак без колебаний и испуга, за теплоту. за верность другу. поэзию благослови, вдохни в неё словарь любви: узоры рифмы – не развидеть. Бог не умеет ненавидеть. А на экране слова: их миллион, вагон, их – бесконечный конвейер сматывает в рулон, скроллится лента: show must go on [2]. с кроликами растёт пожирающий их питон. есть километры картин, композиция их проста: ей не хватает восьмидесяти до ста, ну а уста – требуют внутрь перста. геолокация: Сызрань, Казань, Элиста. видел во сне: в поле несётся конь, всадник привязан к коню, рвёт на себе гармонь, лошадь по кругу меня обогнула пять раз, собственно – весь рассказ. сказано мною, не мной, в ответ на вопрос и вдруг, что все процессы земли собой образуют круг, жизнь – циркулярна, и этот её циркуляр тоже бесценный дар. скроллится лента, вечный уроборос, стон прорастающих внутрь головы волос, или цепней, вылупляющихся из пор, или мостов без опор. или ответ на вопрос? нужен финал, да вот только в моём уме ржание и блеяние вместо краткого резюме, впрочем, ясно, к чему я речи свои клоню: привяжите меня к коню.  Во имя истины во лжи мы пребывая, точим зубы. и зубы наши – как ножи: искромсаны язык и губы. во имя дружбы – предаём, во имя верности – танцуем, и нашей совести объём огромен, но недоказуем. как честен грех, как свят порок, без масок, лозунгов, регалий: когда ты выучил урок и впредь не путаешь педали. Хрущёвская однушка, узор из кирпичей: ты разбросал игрушки, ты наметал харчей. в окне бормочет ясень, а сзади с калашом, безумен и прекрасен, танцует нагишом лиловый Мефистофель, твой самый лучший друг. почисти-ка картофель. порежь помельче лук. тушить на сковородке на медленном огне. вся жизнь на перемотке и уместилась в дне. довольно скромный завтрак, обед на пять персон. но не наступит завтра, и не случится сон. ты никому не нужен. ты сам себя достал. себе сварил на ужин ты фенобарбитал. и этот ужин вечен. сто тысяч раз подряд тобою будет встречен твой персональный ад: хрущёвская однушка, часы под потолком, а из часов кукушка разбита молотком.  Ямб захворал и рифму уронил. он побледнел, он заболел верлибром. ты помнишь этот кегельбан над Тибром, куда ты после смены заходил? там наливали кьянти и в дыму жестикулировал пьянющий завсегдатай, и по негласным правилам всегда ты шёл поклониться именно ему. и замок ангела, и круглый колизей, и прочие руины цивитата, наполнены движением когда-то, сданы в архив, превращены в музей. музей, греко-латинский кабинет: гербарии, иконки, статуэтки, прекрасной юной университетки давным-давно подаренный портрет. aere perennius [3]: окислилась вся медь, зелёная коррозия бессмертия покрыла город и поймала в сеть все изваяния, жаждущие смерти. знакомы бюстов гордые черты, мы здесь обречены перерождаться. смотрел на памятник, подписанный – Гораций, но пригляделся, друг мой, это ж ты. недолговечна медь, она – металл, век медный тоже, друг мой, быстротечен, и статуи гекзаметр не вечен, когда разбит латыни пьедестал. ты за рулём фиата очень мил, утилитарность вкусу не помеха, фиату свойственно изящество доспехов, которые ты, впрочем, не любил. сегодня рождество и валит снег, и множество народа в кегельбане. на рождество мы с другом ходим в баню уже который год, который век. Я буду говорить, и задрожит динамик, пространство искривляя между нами. я буду говорить: мой голос из предмета прольётся – проявитель из кюветы. неповторимо сочетание света и тени, тишины и крика, зиры, кумина, лавра, базилика. в кунжутном масле прокипячены, они стать вкусом дня обречены, как голос обречён на интонаций нелепую игру. желание касаться тревожит кожу и сверлит кору. оно – предвосхищение побега. ноябрь затянулся, жаждет снега. взгляд трогает поверхность поутру. я буду говорить о ноябре, о снеге, горизонте и тумане, о том, что жизнь поставила тире между сезонами, людьми и временами. тире – есть прочерк, прочерк между нами, подобен он, конечно же, дыре. зима, приди, укрой дыру шелками и выбели, умой усталый год, приподними нависший небосвод с набухшими сырыми облаками. увядший, заблудившийся в свободе, я буду говорить о небосводе, о скуке, о тоске, о непогоде. и то, что я скажу – произойдёт. вернутьсяСпектакль должен продолжаться (англ.) |
