«Что же они так долго?» – Анна Витовтовна прислушалась к коридору, который вел к ваннам. Все это время она полагала, что Митю моют и наряжают.

– Господи, чудны дела твои, – донесся мужской безрадостный бас.

Великая распахнула окна и, обожженная морозом, вскрикнула, увидев отряд серафимов, спускающихся с неба. Но присмотревшись, выдохнула с облегчением. Это всего лишь мальчики… Их было много. Они скатывались по пологому противоположному берегу к реке. Неслись они, сидя на корточках, с разведенными в стороны руками, оттого и померещились ей вестниками. Ребята подпрыгивали, выкатив на лед, и бежали к проруби, поскальзываясь и звонко смеясь. Им не верилось, что осподарев сын и вправду нырнет. Следом по маршевой лестнице осторожно спускались их родители. Анна Витовтовна подалась вперед и посмотрела вниз. Под окнами, напротив теремного крыльца, домовой их священник курил ладан над прорубью и пел. Военные выстроились красным коридором от порога до воды. Гриша вел под руку царевича. Голубой иней искрился на плечиках Митиной шубки. Серебряная маска отражала закат. Подойдя к краю, мальчик остановился. Дорогобужцы кланялись и отворачивались. Гришка зашел со спины и снял с головы наследника серебряное солнце. Молитва закончилась. Митя шагнул в Днепр.

Родился в 1972 году в Приморском крае. Живет в Ногинске Московской области. Работает инженером на атомном предприятии. Автор книг «Лис», «Дом» «Там, откуда облака», «Норнюшон и Рылейка», «Маяк», «Номах». Дипломант премии «Хрустальная роза Виктора Розова» и фестиваля «Золотой Витязь». Финалист премий «Ясная Поляна», «Большая книга» и «Русский Букер».

Максову бабушку хоронили весело. По крайней мере, для нас, еще относительно молодых, это мероприятие отнюдь не было грустным. Нет, мы соблюдали приличия и если и смеялись, то вдали от родственников.

Макс любил бабушку. Больше того, он ухаживал за ней последние несколько лет, когда она впала в немного отстраненное от этого мира состояние. Но он хохотал и хохмил вместе с нами. Он не знал, что в его семье начинается череда смертей, в цепи которых будет и его смерть. И на его похоронах никто из нас смеяться уже не будет.

А тогда мы были молоды и жизнь била в нас с неукротимостью гейзеров.

Пока шло отпевание в церкви, перестроенной из здания ДОСААФ, мы стояли на улице.

– Хорошая колокольня.

– Жаль, невысокая.

– Очень жаль.

– Была б повыше, можно было бы прыгать с нее.

– Привязать резинку к ногам и вниз.

– Аттракцион «Почувствуй себя ангелом».

– Ныряешь вниз, говоришь прихожанке: «Привет».

– Осеняешь ее крестом, целуешь в лоб и уходишь обратно в небо.

Мы стояли в стороне от храма, и звуки наших голосов не были слышны там. Разве что мимика и телодвижения выдавали суть нашего диалога.

Мы вообще тогда много смеялись.

У Макса были усы, как у Махно на известной фотографии, и девушки его обожали.

Поминки прошли тихо.

Впрочем, мы досидели только до половины.

– Сегодня в «Современнике» выступает Сухоруков.

Начало через 15 минут, – сказал кто-то.

Мы попрощались и отправились на Сухорукова.

Полгода назад вышел фильм «Брат-2», побивший все рекорды популярности, и публика забила зал кинотеатра до отказа.

Сухоруков на сцене производил впечатление очень застенчивого человека. В отличие от большинства его киногероев.

В паузах его монолога мы выкрикивали «Вот уроды!» и «Русские не сдаются!». Зал смеялся, Сухоруков стеснялся и даже немного краснел. Вскоре мы решили, что здесь так же скучно, как на поминках, и покинули зал. Выходя из зала, я послал всем оставшимся воздушный поцелуй. Через два дня, зайдя по работе к нашим девушкам-переводчицам, все молодые, до тридцати, я заметил, что они смеются и почти не скрывают это. Я связал это с нашим демаршем на выступлении Сухорукова.

Мы гуляли до самой ночи. Смеялись уже, не смущаясь ничем.

Через год у Макса умерла мама, через два – муж его сестры. Через десять умер сам Макс. Замерз в снегу.

Но мы, оставшиеся, когда встречаемся, все так же много смеемся.

Костя Заяц, лысеющий молодой человек лет двадцати семи, страстный любитель литературы, решил написать рассказ. Он вообще-то уже давно хотел что-нибудь написать, но все как-то не представлялся случай. В наличии у себя таланта наш герой не сомневался, а тут еще все так удачно совпало: мама и папа уехали на дачу (Костя, несмотря на возраст, жил с родителями), на столе нашлись три чистых листа бумаги и авторучка. Не написать в такой обстановке что-нибудь короткое и пронзительное казалось невозможным.

– Браться сразу за что-нибудь глобальное, вроде романа, пока не стоит. Сначала надо размять руку на вещах помельче. Двух-трех рассказов будет вполне достаточно, – решил он и задумался.

Но задумался отчего-то не о рассказах, а о романе. Ему привиделось, как он напишет мощный, словно бедро американского бройлера, невероятно сложный по смыслу, но легкий в прочтении текст, с закрученной интригой, психологически выверенными характерами героев, многие из которых станут со временем именами нарицательными вроде Плюшкина или Обломова.

– Да, – произнес он вслух. – Это будет масштабное полотно. С легкой постмодернистской игрой, но вместе с тем совершенно реалистичное.

А потом… Слава, деньги, волоокие поклонницы, дружба с первыми людьми литературной России – Быковым, Прилепиным… В голове его пронеслись обрывки речи на вручении большой и очень престижной премии. «В наше время измельчавших душ и крохотных поступков», «видит бог, я не стремился к успеху», «ежедневный каторжный труд», «история России, пропущенная через плоть и кровь, мою плоть и кровь», «беспристрастные глаза потомков»…

– Это будет вещь посильнее фаустпатрона, – прикинул он. – Впрочем, не надо отвлекаться…

Он с неохотой вернулся из своего великого будущего в неопределенное настоящее. Лучи софитов погасли, на ухо Косте села моль. Он согнал насекомое, несколько раз безуспешно хлопнул в ладоши, пытаясь убить зловредное существо, и посмотрел на лист бумаги. Тот оставался все так же безукоризненно чист. Костя щелчком сбил с уголка невидимую миру соринку и вздохнул. Мысль не шла.

За стеной послышались спотыкающиеся звуки пианино, по улице с ревом пронесся мотоцикл.

– Новый асфальт положили, вот и гоняют, скоты, – охотно отвлекся он. – Рассказ, рассказ… О чем бы написать? Прежде всего – сюжет. Сюжет – основа, скелет, кости.

Лучше всего было бы описать какое-нибудь реальное событие или происшествие. Не очень значительное само по себе, но способное отразить большие вопросы. На память пришло, как он был на похоронах двоюродной тети.

– Сюжет? Несомненно. Больше того, вечный сюжет!

Он вспомнил, как душно было в церкви, как плакал и хватался за край гроба муж покойной, старик с большими оттопыренными ушами и лицом, похожим на комок смятой оберточной бумаги. С другой стороны, хорошо ли описывать родственников, подумалось ему. Он успокоил себя тем, что Чехов и Гоголь не боялись выставлять своих знакомых в смешном свете, значит, и ему бояться не стоит. Правда превыше всего! Пусть даже для этого придется быть жестоким. Писатель – он ведь тот же хирург. Делает душе больно, чтобы спасти ее. Костя уже занес ручку, и тут возникли первые трудности. А ведь писать-то особо и не о чем, понял он. Ну, поплакал старик, ну, закопали тетю. Выпили на поминках по три рюмки водки и разъехались кто куда. Он сделал над собой волевое усилие и придумал первую фразу: «Похороны – дело неприятное, но необходимое. Как точка в конце предложения». Дальше дело снова застопорилось. Костя долго и яростно чесал авторучкой голову, пока не заметил, что не убрал стержень. «Хорошо хоть, под волосами не видно», – подумал он. Костя обманывал себя, волос у него, несмотря на молодость, было не так уж и много, и следы ручки ярко сияли на его лбу и «тонзуре». «Нет, похороны – тема сильная, благодатная. Есть простор для демонстрации сурового и спокойного отношения к главным вопросам бытия – жизни и смерти». Но разгуляться по этому простору у Кости отчего-то не получалось. Едва ручка приближалась к бумаге, как пространства съеживались до ширины прохода в плацкартном вагоне. В воздухе ощутимо запахло жареными курами, «Дошираком» и несвежими носками.