– …М-мм, – перебил малец самого себя, выпрямляясь на грубой деревянной скамье, и смутился: с сиденья напротив на него пялился какой-то франт в цилиндре и клетчатом костюме.

В неверном свете мерцавших под потолком ламп вагон был полон дикого вида охотников и чумазых фермерских жен, сидевших верхом на своих тюках и уткнувших угрюмые обветренные лица в мохнатые воротники засаленных дубленых полушубков. Со всех щелей отчаянно сквозило, и печные патрубки под сиденьем напрасно тужились душным маслянистым жаром, не справляясь даже с грязной слякотью на полу. Зажатый в тесном углу у самого окна, малец зевнул, неловко потягивая затекшие конечности, и облачко пара из его рта растопило в заиндевевшем стекле крошечную неясную проталину. Сквозь нее в мельтешении бури проступили из мрака смутные очертания железнодорожного откоса и нескончаемая эстафета телеграфных столбов, кое-где завалившихся в сторону мглистой чащи и оплетенных уродливыми гнездами провисших меж них проводов.

Малец потер слипавшиеся глаза – цилиндр его соседа сменился потасканной шапкой-ушанкой; свет моргал, где-то клацала поломанная форточка, из тамбура несло табаком – его двери хлопнули за спиной молодого бродяги с гитарой. Тронув струны, он затянул неожиданно чистым голосом:

Он двинулся меж рядов скрипучих скамеек, и пассажиры подбирали перед ним облезлые енотовые хвосты, свисавшие с их разномастных головных уборов. С противоположного конца вагона ему навстречу протискивалась дородная лоточница с баулом наперевес:

– Пирожки с капу-устой, сосиски в тесте! – Они разминулись в узком проходе. – Сникерс! Марс!

Будто изрешеченное пулями всех калибров, небо было усыпано звездами, каждая из которых манила к себе невыразимым величием бескрайнего пространства – причем манила не кого-нибудь, а его лично. Но чем дольше малец таращился вверх, тем сложнее было оторвать взгляд, и тем дальше он проваливался в это тягучее наваждение: как вышло, что он – это именно он, а не кто бы то ни было еще, будь то босоногий китайский рыбак, его собственный двоюродный брат или толстая тетя из церковной лавки, – словом, буквально любая живая душа? Он не мог отделаться от этой мысли, но едва ему казалось, что он сумел приблизиться к ее сути, как она снова ускользала, – так и звезды отдалялись от него каждый раз, когда он силился повнимательнее рассмотреть любую из них. Утопая в их далеком сиянии, он цеплялся за обрывки фраз, доносившихся спереди, всего в паре шагов, но заслоненных странным звуком, будто кто-то разминал в руке горсть кукурузного крахмала.

– …А я-то, понимаешь, с самого вечера туда-сюда по платформе, туда-сюда, высматриваю вас, значит, прислушиваюсь, не едет ли что, это самое, ну, туда-сюда…

В вышине быстрым росчерком сверкнула падающая звезда, потом другая, и не успел малец удивиться, как вся их россыпь стала медленно наплывать – или его самого несло через них, а из непроглядной сажи вверху проявлялись и летели ему навстречу все новые искры тускло-белого пламени. У него перехватило дыхание – он зажмурился и вдруг почуял на лбу легкое прикосновение чего-то холодного и влажного. С опаской разлепив глаза, часто моргая, он чуть приподнялся, высунул язык и поймал им крупную снежинку.

– Опять валит, туда-сюда! Ну, Маринка, привезли вы погоду. А, ты поглядь – никак очухался наш сонный тетерев?

Голос принадлежал сухопарому немолодому индейцу в драной ватной фуфайке – глубоко проваливаясь в сугробы, он тянул за собой санки, в которых, недоверчиво выглядывая поверх пары набитых сумок, катился малец.

– Ну, чего насупился, как не свой? Ай не узнал, туда-сюда? Забыл уже, как прошлой зимой на дальнем озере карасиков из лунки таскали с тобой? Малец сонно осматривался по сторонам, свесившись с саней набок. Обогнав их со спины, мама наклонилась стряхнуть снег ему с капюшона и полушепотом пристыдила:

– Как не совестно, проснулся – вставай! Экий барин, свои ноги есть, чего это дядюшка тебя тащить должен?

Индеец оглянулся, ощерив беззубый рот:

– Да пущай его катится, разве жалко, туда-сюда! Вот как буду старый – тогда уж он и сам меня покатает. Покатаешь дядю Алика, а, молодой человек? – с деланой серьезностью поинтересовался он и отпустил санки, подтолкнув их с освещенного редкими сельскими фонарями пригорка. – А мы извелись тут уже, расписание проверили раз пятьдесят, тетушка вся на ушах, туда-сюда, погнала меня на станцию звонить – а там говорят, мол, отменили вашу пересадку и самих вас след простыл. Вот те на, понимаешь, уж не знали, что и думать, туда-сюда.

– Ну так здесь и думать нечего, не буду же я с ребенком сидеть там среди этой алкашни станционной весь вечер. – Вскинув подбородок, она шагала как городская, не смотря под ноги, но на удивление ловко переставляла их в снегу по колено. – Разузнала в справочном, мне ясно сказали: никаких электричек раньше десяти. Заняла местечко, багаж оставила в буфете, и отправились с ним в экспедицию по Малой Вишере.

– Поди замерзли, туда-сюда? – Индеец помог мальцу вызволить санки из кювета у чьего-то штакетника. – Ничего, сейчас щами теткиными напитаетесь, а я пока баньку справлю, туда-сюда, глядишь, и отогреетесь.

– Разбалуешь, дядюшка! Хотя твоя правда, почти три часа в потемках там круги наматывали, как тут не подмерзнуть. Хорошо еще, термос чаю горячего был с собой и бутербродов с котлетами догадалась нарезать из дома. Под конец только этот пионер набрел на яму какую-то, снегом запорошенную, завалился – так насилу вытащила, и сразу же еще самая метель налетела. Но там уже состав подали – кое-как впихнулись, добрались, и то ладно.

Внутри вигвама было жарко натоплено.

– Вымахал-то как, – заохала седая хозяйка, развешивая их отсыревшую одежду над печкой, в которой среди догоравших головешек томилась внушительных размеров закоптелая кастрюля. – Скоро дедовы портки в пору будут! Марин, посмотри ему переодеться во что, я там Денискиных вещей положила в комнате.

За покрытыми морозным узором двойными стеклами окон завывала вьюга – с той стороны они были чуть не до середины завалены снегом, из-за чего снаружи дом выглядел совершенной землянкой. В действительности же это был добротный деревянный сруб; бревенчатые стены небольшой кухоньки были увешаны целыми полками всех вообразимых припасов до самого потолка, под которым сушились еще косички лука и гирлянды грибов. Малец нерешительно мялся на пороге, разглядывая дырку в носке.

– Ну-ка тепло не выпускай мне, прикрой дверь-то, – командовала женщина. – И портянки свои тоже снимай, пускай сохнут.

– Прости, тетушка, он у нас часто в облаках витает. – Мама вернулась с парой потертых «левайс» в руках и, затворив дверь, пригладила взъерошенные волосы мальца. – Голова с крылышками, так и норовит улететь, хоть за веревочку привязывай.

– Ахти тошно, ноги-то у него какие красные! Не дай бог отморозил, надо растереть хоть. – Тетушка запустила руку в простенок за буфетом. – Где-то тут у меня была заначка.

Старый индеец высунулся из-за двери и поманил мальца.

– А такое не забыл? – Он протянул ему сложенную шахматную доску. – Помнишь еще, как ферзь ходит, туда-сюда?

– Ну кто там опять дверьми хлопает, – негодовала тетушка. – Алик, ты? Чего доцарапался со своими шахматами, дай в себя прийти ребенку, вишь – все ноги обморозил. – Она вдруг прищурилась: – А не ты ли, дьявол, бутылку свистнул?

– Какую-такую бутылку? – испуганно переспросил индеец, прячась за дверью. – Не видел я никакой бутылки, я в твой буфет вообще не лазил, туда-сюда.

– Ах ты, окаянный. – Она всплеснула руками – Что ты там про баню говорил? Шуруй топи, хоть там отогреются, раз кое-кто всю брагу выпил.