– Ты, эм… у тебя там пятнышко от сыра, – говорит он. – На твоем…

Я касаюсь лица в том месте, где он провел рукой. Такое ощущение, будто там бьется мой пульс.

– Ой.

– Ну так я публикую?

Я пытаюсь снова взглянуть в его глаза, и когда мне удается, все, что я замечаю, – медово-коричневый цвет радужки. Можно подумать, что у меня достаточно опыта работы с камерой, чтобы понимать, когда какое-то явление – всего лишь игра света, но я не могу смириться с чувством разочарования.

– Да, если хочешь, – говорю я, отстраняясь от него и его осеннего запаха и направляясь к столу.

Лео откашливается.

– Вот и славно.

Какое-то время он загружает фотографии на отдельную страницу в инстаграме, которую завел специально для меня, несмотря на то что от этой затеи я чувствую себя слегка не в своей тарелке. Но он продолжает убеждать меня, что неплохо было бы обзавестись подписчиками, создать портфолио и общаться с другими фотографами, как он и его друзья из лагеря делают это с помощью своих аккаунтов. Но правда в том, что я боюсь делиться своими снимками с кем-то. Мысль, что люди будут смотреть на мои работы, вызывает во мне чувство, будто я предстаю перед ними абсолютно голая, поэтому я даже не захожу на этот аккаунт.

К тому же, если кто-то действительно следит за ним, уверена, им чертовски скучно, ведь большинство моих фотографий за последний год – это одни и те же места, так как учебный поводок, на который меня посадили родители, с каждым днем затягивается все туже. И даже будь это не так, я все равно никуда не выбираюсь в последнее время. Фотография была нашим общим увлечением с Поппи. И куда труднее выбираться из зоны комфорта без моего напарника.

Спустя один виртуозный снимок комка из лапши и сыра и миллион хэштегов пост красуется в инстаграме, а большая часть шариков лазаньи теплеет в моем животе. Лео сидит на диване, наблюдая, как набираются лайки, а я присаживаюсь на подлокотник, немного помедлив, прежде чем решаюсь соскользнуть на потертые подушки рядом с ним.

– Мы так и будем тыкать сыром в лицо или все-таки поговорим о ДНК-тесте?

Я не очень владею умением плавно переводить разговор на нужную тему. На самом деле, никто из нас троих не силен в этом. Я слишком прямолинейна, Лео слишком честный, а Конни… Ну, у Конни просто ни на что нет времени. Лео уже готов к этому вопросу, и его предвкушение становится явным, когда он вздыхает.

Наступает тишина, и вот тот самый неловкий момент, когда мне кажется, что он вот-вот все испортит, а я не представляю, как смогу пережить это. Но он поворачивается ко мне с такой искренностью, какой я не видела в нем последние несколько месяцев.

– Это… я не знаю. Например, откуда ты можешь знать, что статистика не врет, и вероятность отсутствия других форм жизни во вселенной действительно равна нулю. – Он ковыряет шов на джинсах, который еще не порвался, но уже на грани. – Но почему тогда они молчат? Неужели они не хотят познакомиться с нами? Или они просто не могут до нас добраться?

Я толкаю Лео плечом, поначалу неуверенно, но в ответ он наваливается на меня всем своим весом. Наступает момент облегчения. Как же я ненавижу это – чтобы у нас все наладилось, кому-то обязательно нужно расстроиться.

– Мое генеалогическое древо – парадокс Ферми[7].

Я жду какое-то время на случай, если он захочет что-то добавить. У нас с Лео всегда так. Я лучше понимаю его после того, как он что-то сказал, а не в тот момент, когда говорит.

– Ну, что бы это ни значило – уверена, они просто не могут связаться с тобой, – отвечаю я. – Не могу представить, чтобы кто-то не хотел тебя знать.

Лео сердится. Я немного разряжаю обстановку – нам обоим это сейчас необходимо:

– Хоть ты и такой придурок.

Он смеется.

– Хей!

– Что есть, то есть.

Он хлопает меня ладонью по колену, и его рука касается моей ноги в том месте, где порваны джинсы. Его взгляд задерживается на моем старом шраме прямо над моей коленной чашечкой. Я не помню, откуда он взялся, но зато Лео помнит. Он всегда ведет учет такого рода вещей, словно это его личные промахи: еще с тех времен, когда мы были маленькими, я была сорвиголовой, а он – моим страховочным тросом. Я карабкаюсь, прыгаю и залезаю туда, куда не следует, а Лео в нескольких метрах позади меня, предупреждает и беспокоится.

Прежде чем он успевает что-то сказать, я кладу голову ему на плечо, как в те времена, когда мы были детьми и дремали, привалившись друг к другу в автобусе – один из немногих случаев, когда я оставалась неподвижной дольше нескольких секунд. Вот только теперь все не так, как прежде. Он вырос и стал таким высоким, что я больше не могу класть голову ему на плечо. Мне приходится прижаться к нему, в попытках найти какую-то опорную точку, а он пододвигается ближе, чтобы мне было удобнее.

А вообще, мне не следует так делать. Я прекрасно знаю это. Чувствую, что затеяла опасную игру со вселенной – решила, словно смогу создать видимость нормальности, хотя ситуация абсолютно не нормальна.

Ведь нормально – это не когда стук сердца пульсирует на кончиках пальцев и под кожей щеки, которую я прижала к его руке. Нормально – это не когда ты вдруг замечаешь, что запах корицы, исходящий от него, превращается из заземляющего в дурманящий, вызывая во мне такие сладостные чувства, что трудно описать словами. Нормально – это не быть безумно, абсолютно влюбленной в одного из своих лучших друзей, особенно если это вряд ли взаимно с его стороны.

И вот БНИ, пузырясь, снова всплывает на поверхность. Я страдаю от одной мысли об этом. Поэтому иногда я даже радуюсь, что родители не дают мне продыху – чем больше времени я трачу на школьные занятия, пытаясь не отставать по учебе, тем меньше у меня остается на мысли о том, как сильно я облажалась во всей этой истории с Лео и чуть не разрушила наше маленькое трио.

Я убираю голову с его плеча и поворачиваюсь к нему.

– А знаешь, там ведь постоянно обновляется база данных, – продолжаю я. – Ты мог бы проверить через несколько месяцев, вдруг кто-то из твоих родственников пройдет этот тест. Игра еще не окончена!

Лео обдумывает эту мысль.

– Не знаю, хочу ли все время ждать чего-то, понимаешь?

– Ну так дай мне свой пароль, и я буду проверять сайт вместо тебя.

Он издает смешок, в котором в равной степени слышатся благодарность и пренебрежение.

– Я все равно буду постоянно думать об этом.

Я спрыгиваю с дивана и тянусь за ноутбуком.

– Тогда я изменю твой пароль. Запиши его на крошечном клочке бумаги и съешь.

– А ты шутница, – говорит он.

– Я серьезно, – отвечаю я, готовясь печатать. – За исключением момента с поеданием.

– Что вообще даст то, что я его съем?

Обстановка немного меняется, но я вижу, что он еще не до конца отпустил ситуацию. И пусть сегодня ему это так и не удастся сделать, и его чувства выразятся в очередной одержимости готовкой и/или выпеканием, благодаря чему мы с Конни будем обеспечены ланчами на неделю вперед, мы с ним, по крайней мере, могли бы попытаться.

Я оглядываюсь на него в ожидании.

– Сказать по правде, я не так уж и много об этом думаю. По крайней мере, до недавнего времени. Но я всегда считал, что если бы захотел узнать, у меня бы точно получилось.

– А ты не можешь спросить у своих родителей?

Лео оглядывается на подъездную дорожку, словно один из них вот-вот выскочит по ту сторону окна.

– Ну… процедура усыновления была закрытой, так что…

– Тебе кажется, они не смогут спокойно отреагировать на твои поиски?

– Нет, нет… конечно смогут, – говорит он.

У Лео есть особенная черта: он всегда ставит чувства других людей превыше собственных, всегда пытается сохранить мир. Однажды его чуть не сбили на рынке Пайк-Плейс, и когда женщина за рулем впала из-за этого в истерику, Лео сам извинился перед ней. Он словно барометр для человеческих эмоций, и всякий раз, когда чей-то показатель начинает зашкаливать, он чувствует себя обязанным вернуть его к норме.