В общем, в хранилище я попал без проволочек. Теперь-то, наверное, после моего визита здесь озаботятся надёжной охраной. Вероятно, всё автоматам перепоручат, чтобы ни у кого не возникало искушения, вроде моего. Но меня это уже никак не касается. Я почему-то ожидал увидеть что-то величественное, вроде древнего храма. Как-никак, здесь хранятся жизни всех разумных обитателей планеты. На деле же оказалось, что тут довольно тесно. Какие-то то ли шкафы, то ли стеллажи с многочисленными маленькими одинаковыми ячейками, как соты в улье, и конца им не видно.

  Поначалу я даже растерялся, куда идти, но расположение оказалось довольно толковым, так что разобраться, что к чему, и где искать свой идентификационный код, удалось быстро. В справочную систему, на всякий случай, влезать не стал, мало ли чего. Всё-таки, сюда до сих пор заглядывали только ради воскрешения временных покойников, вроде моего техника. А если кто-то сунется в поисках ячейки живого, могут возникнуть ненужные вопросы. Ещё, чего доброго, что-нибудь заблокируется, если автомат решит, что это - ошибка.

  Пока я искал свою ячейку и шёл к ней по этим бесконечным коридорам, как по лабиринту, всё время вспоминалась старая сказка. Был в ней такой малоприятный персонаж, Кощей. Бессмертный, вроде меня и всех остальных. Но с одной оговоркой. Если сломать иглу, которая хранится далеко, в очень надёжном месте, то он умрёт по-настоящему. Как будто неизвестный автор из прошлого заглянул в будущее, нашу систему подсмотрел и на своём уровне переосмыслил. Вот и я, пока шёл, чувствовал себя то ли героем этой сказки, то ли свихнувшимся Кощеем, который собственную иглу сломать собрался.

  А потом меня внезапно другая мысль оглоушила: я ведь сейчас не только до своей ячейки добраться могу, но и до любой другой. То есть, получается, что могу запросто лишить бессмертия любого, кого пожелаю, убить не на время, как это всегда случается, а взаправду. Выходит, что я сейчас - как древний тиран, или даже божество из древних мифов. Захочу - и казню. Просто так, потому что мне так вздумалось. Ощущения, скажу я Вам, такие, что голова кругом пошла. Вроде, понимаешь, что, как разумный человек, никогда так не поступишь, а внутри словно сидит какой-то любопытный бесёнок и подзуживает попробовать. Ох, не хотел бы я быть на месте древнего абсолютного правителя. Тут кто угодно умом тронется.

  Я себя этими мыслями так запутал, что, когда добрался до своей ячейки, действовал как на автомате. Просто открыл её и вытащил крохотную штучку, на которой весь я, со всеми своими мыслями, желаниями, поступками с рождения записан. Вернее, с того момента, когда в моём мозгу появилось малюсенькое устройство, которое всё это в цифры переводит и сюда ретранслирует. Разомкнул соединение, сунул её машинально в карман, и всё. С этого мгновения всё, что делаю и думаю ґ- только моё, и ничьё больше. Нигде, кроме моей памяти, не фиксируется, и, по большому счёту, уходит в никуда. А если я этот крохотный кристаллик из моего кармана решу раздавить, то и всё моё прошлое уйдёт туда же. Если уже не ушло - вдруг я что-то повредил?

  Я ожидал, что сейчас что-нибудь замигает, запищит, какой-нибудь сигнал тревоги: как же, человека насовсем убивают! Однако, ничего такого не произошло. Конечно, где-то что-то, наверное, зафиксировалось, но у автоматов такой вариант развития событий, видимо, просто не был предусмотрен, а пока информация до людей дойдёт, я уже далеко буду.

  Надо признаться, в первый момент я основательно струсил. Как будто страховка оборвалась, и ты без неё стоишь на канате над пропастью. Каюсь, запаниковал. Первой мыслью было вернуть всё скорее назад (знать бы ещё как!). Но потом, всё же, взял себя в руки. Не для того я всё это затевал, чтобы вот так просто взять и вернуть всё на прежнее место, даже толком ощущения не распробовав. Во второй-то раз мне такую операцию едва ли удастся провернуть. В конце концов, когда мне это надоест, приду сюда, повинюсь, мне всё поставят на место - только и всего.

  Я сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, слегка успокоился и пошёл к выходу. А в голове так и стучит мысль, что эти мои шаги, мои мысли нигде больше не фиксируются: сперва, ненадолго, остаются в моей памяти, а потом - уходят в никуда. Вот тут-то я и понял, что такое настоящая свобода, и как она страшна. Всплыло в памяти изречение одного древнего философа, которое я никак не мог понять: "Жизнь, если нет мужества умереть, рабство". Теперь-то я, кажется, его понял. Вернее сказать, нутром почуял. Только для такой свободы надо, наверное, из другого теста быть сделанным. А я слишком привык к безопасному и необременительному рабству. Ведь никто от тебя ничего не требует, ничего не заставляет делать - только жить.

  В хранилище всё было ещё не так страшно. Ну, что там, по большому счёту, может случиться: всё стерильно, всё под контролем. А вот когда вышел на открытый воздух, сразу почувствовал весь ужас моего положения. Если, к примеру, я споткнусь и ударюсь головой. Или если на меня налетит кто-нибудь на аэроцикле. Или если вот тот человек просто возьмёт, да и захочет меня убить, как я того техника. Едва ли потом кто-нибудь обратит внимание на крохотный кристаллик в кармане, и я стану первым настоящим покойником за тысячу лет, жертвой собственных любопытства и глупости.

  Неужели же наши предки так и жили, с осознанием того, что в любую секунду могут погибнуть? Мне казалось, что к этому невозможно привыкнуть. И, в то же время, я жадно ловил новые ощущения. Ибо твёрдо знал: такой их остроты у меня уже не будет никогда. Если, конечно, у меня вообще есть будущее. Потом, пораскинув мозгами, я, конечно, понял, что люди прошлого были гораздо осторожнее нас и сами по себе, и по отношению друг к другу. Они бы, например, не стали никого просто так убивать, хотя бы из страха кары, да и со своими транспортными средствами были куда как осмотрительней. Но, всё равно, трагических случайностей никто не отменял.

  Не знаю, что думали обо мне встречные, видя, как я шарахаюсь от них и от каждой тени. Вероятно, полагали, что я под воздействием одного из тех модных наркотических средств, которые добавляют остроты ощущениям и переживаниям людей, измученных вечной скукой. В определённом смысле, так оно и было. Вот только такого средства, как у меня, за последнюю тысячу лет никто и никогда не пробовал.

  Я испытывал абсолютно новое и для себя, и для всех окружающих сильнейшее ощущение - страх смерти. И, в то же время, иногда ловил себя на мысли, что к нему порой примешивается ещё более страшное чувство - желание смерти. Мысль о том, что ты, единственный среди всех этих людей, настолько свободен, что можешь умереть по-настоящему, действительно пьянила. Я даже стал опасаться, что в какой-то момент не смогу противиться этому искушению. Для меня, привыкшему к временному, невсамделишному умиранию, поддаться импульсу и пойти на такой шаг будет, наверняка, гораздо проще, нежели нашим осторожным предкам.

  Немного попривыкнув, я решил, что прежде, чем вернусь к хранилищу и попрошу всё восстановить, нужно попробовать хоть немножко пожить такой рискованной жизнью и посмотреть, что я буду ощущать, когда первая волна совершенно новых эмоций схлынет. Только тогда я смогу по-настоящему понять старинную литературу и древние религии. Что же до несчастных случаев и убийств, то они, если подумать, на моей памяти случались не так уж часто. Теперь же, когда я буду сверхосторожен, их вероятность упадёт почти до нуля.