Рада, что ее кушеток будет касаться задница английского герцога? Эдвард Рэдклифф, герцог Авертон, с некоторым удивлением покосился на кресла с облупившейся позолотой, обитые изрядно потертым бархатом абрикосового цвета. Да одно прикосновение обратит их в груду обломков. Потрескавшаяся лепнина, сумрачно глядящие с потолка гипсовые херувимы, выцветшие шелковые обои все того же абрикосового цвета были не лучше. Этот дом сильно напоминал залежалый свадебный торт.

Здесь не помешало бы устроить тщательную уборку – выщербленный мраморный пол покрывал толстый слой серебристой пыли. Паутина опутала вычурные рамы старинных портретов, с которых на герцога неодобрительно взирали сицилийские предки баронессы. Что ж, они не единственные, кто испытывает здесь недовольство. Старые итальянские бароны и их длинноносые жены не имели ничего общего с Клио Чейз, но Эдвард отвернулся. Изумрудные глаза преследовали его повсюду.

Опершись о выщербленный мраморный подоконник, Эдвард выглянул в окно. Дом баронессы стоял на вершине небольшой горы рядом с городком Санта-Лючия. Из высоких узких окон за пыльными бархатными портьерами открывался вид на Этну, озеро Пергуза, и даже можно было разглядеть море. Возле дома был разбит крошечный, теперь уже сильно заросший садик. Впрочем, фасад дома выглядел вполне респектабельно. Двор был вымощен плиткой и обсажен миртовыми деревьями, дом окружала высокая стена, кованые ворота выходили на узкую улочку, которая вела к деревенской площади с ее лавками и собору.

Прекрасно.

– Скажите, – спросил Эдвард, глядя в окно, – а где дом, который снимает семья Чейз?

– Чейз? – растерянно переспросил агент. Он с трудом переключил внимание с интерьера на других обитателей Санта-Лючии. – Ах да! Семья с дочерьми! Их дом на другом конце площади, за собором. Они часто гуляют по вечерам.

Значит, это совсем рядом. Эдвард закрыл глаза и словно ощутил ее присутствие. Упрямая и своевольная муза.

– Я беру этот дом, – сказал он, открывая глаза и жмурясь от ярких лучей сицилийского солнца. – Он прекрасен.

На следующее утро батальоны слуг Эдварда вынесли прочь угрюмых предков баронессы и золоченую мебель, заменив ее на лучшие образчики антикварной коллекции Авертона. Гипсовые ангелы с изумлением взирали на изящные красно-фигурные амфоры, установленные на подставки. Очищенные от пыли ниши заняли мраморные статуи – утонченные произведения искусства в вычурном интерьере.

Окна комнаты Эдварда выходили на фасад дома, из них открывался вид на двор и улицу за воротами. Самая большая спальня явно принадлежала баронессе, судя по балдахину, украшенному фамильным гербом. Из нее открывался поразительный вид на сад и холмы, но Эдвард предпочел меньшую по размерам комнату, откуда он мог видеть площадь и прохожих.

Пока слуги вносили последние чемоданы и ящики, он изучал комнату. Окна украшали позолоченные карнизы с орнаментом в виде розовых бутонов, пшеничных колосьев и стрел. Кровать и внушительный шкаф тоже носили следы позолоты. Красно-синий ковер на полу был изрядно потерт, покрывало на постели и балдахин, которые когда-то были голубыми, сильно выцвели. Этому дому, конечно, недоставало средневекового величия йоркширского замка Эдварда и аристократизма его дома в Лондоне, но комната была достаточно просторной, а из окна он видел почти весь городок. И угол дома Чейзов.

– Просто замечательно, – пробормотал Эдвард, внимательно наблюдая за тем, как лакеи вносят в дом последние из антикварных драгоценностей, с такими предосторожностями доставленных из Лондона. Статуя Артемиды, поднявшей лук. Знаменитая Алебастровая Богиня. Слуги поставили ее у камина, и, казалось, Артемида целится в глупо улыбавшихся фарфоровых пастухов и пастушек на каминной полке. Вдоль пьедестала статуи тянулась едва заметная на испещренном прожилками мраморе царапина – след воровского инструмента.

Эдвард легко провел по царапине пальцем, тонкая линия была единственным напоминанием о той ночи в галерее его лондонского дома. Холодная свирепость Артемиды всегда напоминала ему о Клио. Богиня Луны и охоты – она никогда не позволяла смертному вставать у нее на пути и всегда делала то, что хотела и что считала правильным. Опасность не страшила ее.

Но Артемида, любимое дитя всемогущего Зевса, была бессмертной. Зевс никогда и никому не позволил бы причинить ей вред. Клио, несмотря на всю свою храбрость, была человеком. В один прекрасный день ее безрассудство сыграет с ней злую шутку. Глупое дитя.

Эдвард отвернулся от Артемиды и обнаружил, что стоит перед большим зеркалом. Что за странное зрелище он представлял собой в этом зеркале, обрамленном позолоченными лентами и бутонами! Длинные, до плеч, светло-русые волосы зачесаны назад. Его камердинер постоянно намекает, что нужно бы подстричься по моде. Черный сюртук и белый галстук, заколотый булавкой с камеей в виде головы Медузы. Четко очерченные скулы и квадратная челюсть – наследие всех Рэдклиффов, дар далеких предков-викингов.

Да, он выглядел как настоящий Рэдклифф, наследник древнего титула, но с изъяном. Его нос, тонкий и прямой как лезвие ножа на лицах отца и старшего брата, искривлен после плохо залеченного перелома переносицы. Напоминание о давней драке с человеком, который теперь приходится Клио зятем.

А вот и подарок от самой музы – неровный шрам на лбу. Теперь это белая линия, в точности повторяющая форму каменного локтя Артемиды. Эдвард легко прикоснулся к отметине, чувствуя огрубевший рубец, и снова вспомнил ее жаркий поцелуй.

Тогда он не мог отпустить ее. В нем словно снова проснулся дьявол, черный демон, таившийся в нем с детства. Какая-то часть его страстно желала Клио Чейз, несмотря на то, что она делала. Но он не мог позволить ей встать у него на пути здесь, в Санта-Лючии.

Эдвард развернул зеркало так, что оно отражало теперь только выцветшие голубые обои. Снял сюртук и бросил его у постели, закатал рукава рубашки. На пальцах блеснули перстни с рубином и изумрудом. Руки у Эдварда были мускулистые и загорелые, как у человека, много лет работавшего на археологических раскопках под жарким южным солнцем. Рукава рубашки скрывали эти свидетельства физического труда, как перстни скрывали мозоли на пальцах.

Эдвард открыл окованную железом шкатулку, стоявшую на туалетном столике. Здесь были письма и бумаги, мешочки с монетами, а под ними таилось второе дно. Шкатулку не открывали с того дня, как она покинула Англию. Подняв второе дно, Эдвард достал два предмета. Крошечный серебряный кубок, судя по всему греческой работы, второй век. Изящная вещица была украшена чеканкой – буковые орехи и желуди, выгравированные на серебре, надпись на греческом гласила: «Это принадлежит богам». Предупреждение и обещание. За кубком последовал клочок зеленого с золотом шелка, украшенный сверкающими зелеными бусинами.

Эдвард осторожно отложил кубок и шелковый лоскуток – символы того, что привело его сюда, привело к Клио, несмотря на то, что он боролся со своим желанием. Кажется, у судьбы свои планы насчет него и Клио.

– Еще одно приглашение от леди Ривертон! – объявил отец Клио за завтраком и, помахав тисненой карточкой, отложил ее к остальной почте.

– Опять? – сказала Клио, намазывая тост маслом. Она почти не прислушивалась к разговору за столом. Ее мысли были заняты крестьянским домом и планами на день. Погода портилась, того и гляди пойдет дождь, как тут часто бывает по утрам. Небо за окном угрожающе хмурилось, нужно накрыть место раскопок, пока погреб дома не затопило. – Мы же были у нее на прошлой неделе, разве не так?

– Это другое, – сказал сэр Уолтер. – В карточке написано – театральный вечер для актеров-любителей. И закуски у нее весьма неплохи, ты же знаешь. Те сэндвичи с омарами, что подавались в прошлый раз, были превосходны…

Клио рассмеялась.

– Отец, ты думаешь только о своем желудке! Но если хочешь, можем пойти.

– Может быть, она позволит мне принять участие в постановке, – сказала Талия, подливая себе шоколад. – Я бы хотела прочесть некоторые строфы из «Антигоны» перед публикой, не уверена, что моя манера исполнения верна. В амфитеатре это звучит великолепно, но хотелось бы знать, не слишком ли драматично.