Новые формы общения на европейский манер вводились на русской почве по инициативе самого императора, что нашло отражение в указе 1718 года, где был описан порядок проведения ассамблей – деловых или развлекательных собраний в частных домах. Участники ассамблей (как мужчины, так и женщины) были вольны говорить о чем угодно и приходить и уходить, когда пожелают. В указе объяснялось происхождение слова «ассамблея» и, следовательно, косвенным образом давалось указание на место происхождения – или, по крайней мере, одно из таких мест – этого социального новшества: «Ассамблея – слово французское, которое на русском языке одним словом выразить невозможно»[481].

В указе об ассамблеях ничего не говорилось об использовании иностранных языков, но так как эти собрания посещали среди прочих сподвижники Петра, заинтересованные в изучении французского, внедрение этих новых социальных практик не могло обойтись без развития новых языковых навыков[482]. Теме владения иностранными языками было уделено достаточно большое внимание в более объемном документе, появившемся по указу Петра в 1717 году, за год до вступления в силу указа об ассамблеях, – в так называемом «Юности честном зерцале, или Показании к житейскому обхождению», содержавшем правила поведения в обществе[483]. Созданное как пособие по воспитанию молодых дворян и дворянок, «Юности честное зерцало» включало наставления, предписывающие уважать родителей и слушаться их, держать обещания, вести себя скромно и сдержанно, запрещающие рыгать и кашлять в лицо другим, лгать, плохо говорить об умерших, а также советы о том, как следует вести беседу, сидеть за столом, есть, сморкаться и вести себя на улице[484]. Молодых дворян призывали обучаться иностранным языкам, а также верховой езде, танцам и фехтованию[485]. В связи с этим им рекомендовалось постоянно общаться друг с другом на иностранных языках. Одним из практических преимуществ знания иностранного языка было то, что таким образом дворяне могли скрывать свои мысли от слуг. Другое заключалось в возможности отграничить себя от «не знающих болванов»[486]. При этом в «Юности честном зерцале» появилось понятие «благочестный кавалер» – русский вариант honnête homme, который должен быть скромным, вежливым и уметь вести беседу[487]. Владение иностранными языками было одним из умений, которые позволяли молодому дворянину стать придворным[488]. В одной из статей отмечается важность языковых познаний:

Однако только в послепетровскую эпоху, когда французская культурная модель заняла доминирующее положение в среде российской светской элиты, русские дворяне в полной мере познакомились с понятием галантности. «Любовь, – остроумно замечал В. М. Живов, – появилась в России довольно поздно, ближе к концу XVII века, и поначалу в сущности не имела голоса и слов, способных ее выразить». Это не означало, поспешно добавлял он, что «до этого времени русские жили как дикие животные и между ними не было любви», но «не существовало культурной традиции любовных отношений и слов, связанных с ними: у русских не было трубадуров, Петрарки и даже Боккаччо». Когда любовь «вторглась в публичное пространство» в петровскую эпоху, «умение ухаживать и вести галантные беседы практически полностью отсутствовало», и необходимо было скорее приобрести его, потому что вдруг выяснилось, что любовь была не только чувством, но и искусством[490]. В это время в Европе главными учителями в данной области, как и во многих других, были французы, и поэтому переводы с французского стали учебниками искусства галантности. Важнейшими из них стали аллегорический роман Поля Тальмана «Le voyage à l’ ile d’ Amour» (1663), который был опубликован в переводе В. К. Тредиаковского в 1730 году, и книга Жана Франсуа Дрё дю Радье «Dictionnaire d’ Amour» (1741), переведенная Александром Васильевичем Храповицким и опубликованная на русском языке в 1768 году[491]. Скрупулезно сопоставляя тексты Тредиаковского и Храповицкого, которые отражают разные стадии развития галантного языка в России, В. М. Живов на их примере проиллюстрировал, как европеизация повлияла на сферу социальных отношений[492].

В послепетровской России также существовала французская салонная культура, однако она возникла далеко не сразу, а много лет спустя после смерти Петра, несмотря на его попытки привить обществу формы западной социабельности. Во второй половине столетия общение и налаживание социальных контактов происходили в дружеских кружках, которые начали собираться в это время и могли включать в себя широкий круг лиц[493]. Так, уже в начале царствования Екатерины II А. С. Строганов устраивал в своем дворце на Невском проспекте приемы, на которых русские и иностранные гости, включая литераторов, слушали и обсуждали выступления на французском языке на ученые темы и наслаждались щедрым гостеприимством хозяина[494]. Однако эти собрания не были в полной мере салонами, так как женщины, по всей видимости, не принимали в них участия или, по крайней мере, не были в центре внимания[495]. И только с начала XIX века салон как социальное и культурное мероприятие в том виде, в котором он был известен во Франции, по-настоящему утвердился в России. Появилось много знаменитых хозяек салонов: Софья Александровна Бобринская, Зинаида Александровна Волконская, Авдотья Петровна Елагина (урожденная Юшкова, Киреевская по первому браку), Евдокия Петровна Ростопчина (жена одного из сыновей Федора Васильевича Ростопчина), Александра Петровна Хвостова (племянница поэта М. М. Хераскова, хозяйка петербургского салона, который посещал Жозеф де Местр, посол Пьемонта в России с 1803 по 1817 год)[496]. Александра Осиповна Россет, к воспоминаниям которой мы обратимся в следующем разделе, была хозяйкой салона, в котором бывали А. С. Пушкин, П. А. Вяземский, Н. В. Гоголь и М. Ю. Лермонтов[497]. Вероятно, существовали некоторые языковые отличия между «аристократическими» и «литературными» салонами (например, теми, которые устраивали поэты Антон Антонович Дельвиг и Василий Андреевич Жуковский, а также писатель Владимир Федорович Одоевский). Впрочем, довольно сложно провести четкую границу между этими типами салона, тем более что некоторые литературные салоны устраивались дворянами и дворянками, приближенными ко двору. В любом случае главным языком беседы во многих салонах, особенно тех, что имели литературную направленность (например, салоны А. А. Дельвига, Екатерины Андреевны Карамзиной – второй жены Н. М. Карамзина – и А. О. Смирновой-Россет), был не французский, а русский[498].

Появлению французского языка в салонах, так же как и освоению характерных для французской модели салона практик, способствовала и интернациональная природа общества Санкт-Петербурга, в котором находился императорский двор и который был крупным дипломатическим и культурным центром, в частности приезд в Россию французских дворян, бежавших из Франции после начала Французской революции в 1789 году. Более того, некоторые российские хозяйки салонов были женами французских эмигрантов. Например, Аграфена Александровна Бибикова, салон которой в конце XVIII века часто посещали дипломаты, в том числе граф де Сегюр и граф фон Кобленц, была замужем за Жаном-Франсуа де Рибопьером, приехавшим в Россию в 1770-е годы и служившим адъютантом фаворита Екатерины II Г. А. Потемкина. Александра Григорьевна Козицкая, хозяйка влиятельного литературного салона, собиравшегося в 1820-е, 1830-е и 1840-е годы, была женой графа Жана-Франсуа-Шарля де Лаваля де ла Лубрери[499]. Существует мнение, что российские хозяйки салонов пытались продолжать традицию учтивости (politesse), которая, как считалось, была уничтожена во Франции революцией, а французские эмигранты, со своей стороны, видели в салонах возможность вести благородный образ жизни, к которому они привыкли[500].