Корпуса, лишённые стен, были совсем чужими. От них не пахло той волшебной заброшкой моего детства, страшноватой, но близкой и даже уютной. Фундаменты стояли как корни спиленных зубов. Да и внутри видок был не лучше: камни, земля… Тряпка!

Оранжевую тряпку я разглядела шагов с пяти и бежала к ней, наверное, год. Я вглядывалась, ища по краям тряпки голову, руки ноги, но темнота в глазах не давала ничего увидеть. Добежав, я перегнулась через бетон фундамента, сцапала эту тряпку, выдернула и ещё смотрела несколько секунд, чтобы убедиться, что это всего лишь тряпка. Дышать тяжело. Просто кусок жилета, который носят дворники. Не чья-то футболка с хозяином внутри.

И не надо говорить мне «Спокойно» – когда-нибудь мы все успокоимся. Лишь бы не мои, лишь бы не сегодня. Я всё-таки постояла несколько секунд, чтобы отдышаться.

– Сашка! Лёша!

Лёлика я, пожалуй, зову зря. Если он не истекает кровью, придавленный обломками фундамента, то и не откликнется, будет сидеть где-нибудь и хихикать.

– Сашка!

Впереди ещё два бывших корпуса, а потом поворот. Там бывшие ворота, их давно нет, даже ржавых столбиков. Двадцать лет назад ещё были, а потом – всё. Я никогда за них не заглядывала и не помню, чтобы кто-нибудь заглядывал при мне. Они были голубые. Кажется. Голубые или зелёные. Они были облезлыми, облупленными, намертво стоящими в земле, на них даже кататься боялись. Они казались воротами во что-то по-настоящему страшное. У нас было не в ходу слово «ад», но во что-то вроде. Кажется, это было как-то связано с поездом убийц: железка же мимо проходила. То ли стук колёс кто-то слышал, то ли ещё что, но те ворота нас тогда здорово пугали.

Разбитый нос болел. Я закапала кровью футболку и не заметила, то есть заметила не сразу. В воздухе пахло чем-то кислым, как на неубранной кухне – может, помойка где-то недалеко? Бежать.

Следующий фундамент я проскочила быстро, на повороте опять споткнулась о какой-то мусор, полетела носом вперёд, но удержалась за остатки статуи. Очередной горнист. Этому повезло чуть больше: не хватало только куска ноги: если не приглядываться, то вполне приличная статуя, хоть и грязненькая. Дальше – бывшие ворота.

– Сашка!

Поднялся ветер, и за бывшими воротами зашумела одинокая сосна. В глазах неожиданно прояснилось… и это радио… Радио стихло! Я побежала вперёд за бывшие ворота и сквозь собственный топот молодой бегемотихи по руинам услышала плач.

Кто-то всхлипывал совсем рядом. Как будто у меня под ногами, как будто… Ещё шаг – и я чуть не полетела в заросший травой бетонный колодец. Сашка сидела уткнувшись лицом в коленки и всхлипывала. Сидя на корточках, я могла дотянуться до неё рукой: колодец был неглубокий, наполовину засыпанный. Меня она не замечала – или не видела.

– Саш!

– Идите отсюда! – Даже головы не подняла.

– Что с тобой? Руки-ноги целы?

Она кивнула, не переставая рыдать. Одежда на ней был целая и даже почти чистая, но это не значило ничего. Вообще ничего.

– Это Лёлик, скажи?!

– Какой Лёлик? – Она на секунду даже подняла на меня глаза. Совершенно потерянные, как будто её оторвали от компьютерной игрушки или книги. Я молчала: пусть всё скажет сама. Пару секунд она буравила глазами пустоту за моей спиной, потом взгляд просиял, Сашка взвизгнула: – При чём здесь этот дурак вообще?! – и, легко опершись на одну руку, выскочила из колодца. Так, руки-ноги и правда целы. На большом пальце руки, на самой подушечке, глубоченная ссадина – наверняка на арматуру напоролась. Надо вести в медпункт, может, по дороге разговорится.

– Это надо обработать, – я кивнула на палец. Сашка мотнула головой и разревелась ещё больше. – Иначе можно заработать сепсис. Я, в отличие от тебя, на гитаре не играю, но точно знаю, что без фаланги большого пальца это затруднительно.

Сашка уставилась на меня ошалевшими глазами. «Вы что, глупая?» – говорил этот взгляд, и, секунду подумав, нашла формулировку:

– Вы совсем ничего не видите?!

– Я вижу, что ты очень расстроена и немножко ранена. Я хочу отвести тебя в медпункт, в надежде, что по дороге ты мне расскажешь, что случилось.

Сашка молча ткнула пальцем в колодец.

На дне колодца, совсем рядом, руку протяни – потрогаешь, лежала дохлая кошка. Я мысленно выдохнула. О годы-годы, опыт горький, я-то успела себе навоображать! Всё хорошо. Главное – не улыбнуться и не заржать от облегчения как конь. Это полный идиотизм – радоваться дохлой кошке, но работа воспитателя заставляет делать и не такое. Я старательно сдерживала улыбку.

Сашка на меня не смотрела, она смотрела на кошку и бубнила под нос, а не мне:

– Я только шаг в её сторону сделала. Она испугалась, побежала – и провалилась. Она закричала как человек! Она ещё дышала, когда я подошла!

Я помалкивала, давая Сашке прореветься. Неужели у неё маленькой не было хомячка или хоть рыбок? Зверюшку, конечно, жалко, но нельзя же так реагировать. Кошка лежала вся в крови, с ошалело распахнутой пастью. Когда-то она была белой. Должно быть, напоролась на арматуру или ещё какой острый мусор.

– Саш, я тебя понимаю, но…

– Ни черта вы не понимаете! Это из-за меня! Из-за меня!

За спиной послышались смешки.

Я повернула голову и сначала увидела квадрокоптер, бесстыже зависший над нами с Сашкой. Он снимал. Интересно, давно? А в кустах, в паре шагов от нас, торчали радостные физиономии Лёлика и банды. Тогда я наконец-то выкинула свой прут.

Петровича с бригадой охраны мы встретили уже по дороге обратно. Он был так рад, что всё кончилось хорошо, что даже не ворчал. Потом мне кое-как удалось затащить Сашку в медпункт. Медсестра долго допытывалась, где она ухитрилась так исполосовать палец, но упрямая Сашка твердила, что не помнит.

…А на выходе нас уже ждали Хурма и почему-то Лёлик с бандой. Видимо, их она уже отчитала за прогулки в неположенном месте и жаждала свежей крови.

– Как погуляла? – она кивнула на Сашкин забинтованный палец. Лёлик с бандой заржали. – Вас я больше не задерживаю.

– Ну нам же интересно, Екатерина Вадимовна!

– А я думала, ты сам всё видел и заснял.

Лёлик на секунду стушевался: мне показалось – или в бесстыжих глазах и правда мелькнул страх?

– Мы не её снимали.

Некстати дзинькнул мой телефон, чуть не вздрогнула. А Лёлик с дружками драпанули прочь как по команде. Совесть нечиста?

В Вотсап упало сообщение: «Берендеево, 12, кв. 56, кресло, памперсы, приблуды». Как всегда вовремя! Ладно, съезжу…

– Мне надо бежать Екатерина Вадимовна.

– Сейчас?

Вообще-то это предательство: оставлять Сашку одну на растерзание Хурме, я ведь тоже была там, где не положено.

– Хочу успеть до тихого часа… Давайте я быстренько съезжу по делу, а потом вы нас отругаете, я тоже виновата.

Сашка смотрела в землю и старательно сдерживала улыбку. Как мало надо, чтобы поднять человеку настроение!

– Вы же не думаете, что я забуду?

Мы синхронно замотали головами.

– Тогда я зайду после тихого часа. – Она развернулась и ушла. «Спасибо» мы вопили уже ей в спину.

– А что за дело? – спросила Сашка.

– Тебе неинтересно будет.

– Откуда вы знаете?! – она взвизгнула, как будто ей на ногу наступили.

Мне стало её жалко. Утро не задалось, ещё и я тут отмахиваюсь как от маленькой: «Тебе неинтере-есно будет». Неприятно, когда такое говорят.

– Там правда ничего интересного. – Я показала ей сообщение: «Берендеево, 12, кв. 56, кресло, памперсы, приблуды». Непедагогично это – приучать подростков пялиться в чужие гаджеты, но мне хотелось показать, что я её не обманываю.

Сашка пробежала глазами и ничего не поняла. Я бы тоже не поняла, особенно десять лет назад.

– Что это вообще?

– Это значит, что кто-то умер.

– Кто?

– Не знаю. Бабушка, дедушка, может и кто помоложе, я никогда не спрашиваю.