- Трасса нагружена, напрасно мы в ночь выезжаем, если на руле обе руки сошлись, значит - усталость неожиданно пришла. Ты спишь, что ли? Не спи, я тебя не для того взял, что бы ты спал. Давай лучше, как братья о жизни поговорим, наше детство ещё вспомним...

  - Давай вспомним, - согласился Тофан, и продолжал молчать.

  - Вот у меня сейчас машина, а у вас ни у кого никакого транспорта нет, как ты думаешь, должны все наши меня ценить за это, хоть чем-то гордиться мной?..

  - Может и должны...

  - Сколько на столбике мелькнувшем, километров обозначено?

  - Не заметил.

   - Опять не заметил, а ты замечай! Для меня это важно! Хотя, уже темнеет, видимость неважная, глазам напряжение, усталость грузит. Больше всех сейчас за мной скучает моя дочка меньшая, ангелочек мой любимый...

  Может тебя подменить за рулём?

  Виталя наморщился, помрачнел: - Ты что, серьёзно такое можешь вообразить? Невероятная у тебя выходит басня, - мою машину водить!..

  Шумит дорога опустевшая, вдруг Виталии резко затормозил, сковал машину, - она свистнула и остановилась. Он уткнулся лицом в непередаваемый никому руль, стонет и воет.

  Поперёк дороги, затерявшаяся гусыня свой запоздалый выводок переправляла.

  - Зачем мне наказание такое. Почему именно мне тягота такая выпала. Откуда этот грязный дрянной гусёнок выполз, в косяке негодном - змеёныш последний. Ты представляешь, что тем колодочкам тормозным испытать пришлось: дым и прах, сгорели наверное, стёрлись. Всё, машина больше не на ходу, нужен срочный ремонт. Добил я её преждевременно.

  Виталий нервно растирал лицо: - Гусёнок гнусный, - повторял он горестно, - резину мне съел гад. Посмотри, там сумки ссунулись, обшивку наверно проломили. От такой сумасшедшей остановки, - меня кровяное давление растерзает. А гарь от резины, какая идёт - Полтаву спалить может!

  Тофан, без заботы к состоянию брата отнёсся, поднял заднюю крышку-дверь, сумки назад оттянул и закрыл, громко щёлкнул замком жёстким.

  Виталии выскочил, весь гремит бегающими скулами.

  - Ты что окончательно автомобиль доломать вздумал!? Не в состоянии ли плавно дверцу опустить?! Ломаешь! Весь завистью наполнился негодник. Кончай дурить паскуда!..

  Тофан смотрел на нервно худосочную злобу младшего брата, впечатление: будто сало прокисшее, от кормления свиньи конским навозом, съел. Он снова поднял широкую заднюю крышку, и теперь со всей силой ударил по излишеству обезумевшего брата и своего надоевшего за день скверного состояния.

  Брат побледнел, замер заодно с углубившимися морщинами, из приоткрытого рта падала красная пена.

  Тофан снял куртку с упаковочной плёнки переднего сиденья, громко стукнул широкой передковой дверкой: - Забыли! - как все сопливыми укутывались одним рваным одеялом, я вас мамалыгой холодной кормил; кукурузные кочаны несозревшие на углях костра запекал, в жару учил вас мякоть арбузов ворованных из коры зелёной выгрызать... Большими стали! Машины! Одержимые страсти имеете!..

   Он с силой пхнул ногой крыло, плюнул в стекло и двинулся пешком домой идти, в город освещённый разочарованиями пошёл возвращаться. Не поворачивался. Не смотрел назад.