Песарика человек отрешённый, очень мрачного содержания человек. Говорит, хрипло, дном отравленной махоркою гортани. Говорит мало, ходит медленно, в душе носит: удручающие восприятия, ледяное презрение к чуждому людскому миру. Передвигаясь, раскачивает время, словно отрухлявевший еловый столб. Потоки его ржавого кровообращения безразличны, к живому стуку сердца. Оно у него окаменело. Жёсткие удары отбивают события с необратимой твёрдостью застывшей ненависти. Ещё с раннего возраста, Песарика возненавидел вымышленный человечеством труд, и молодых женщин, беспрерывно обновляющих людское население. На Песарике, всегда источенное молью потёртое коричневое облинялое пальто, - такое же ветхое, как и он сам, - обои наполнены пылью ушедших лет. В рукаве вислой одежды ютится положенная острота стали, финка - нож, царапающий окостенелые мысли его дремучего, жуткого, стороннего уклада мозгов. Взгляд у него тоже режущий, давящий, - выдаёт колкое ежовое содержание леденящего нутра, вынуждает помнить когда-то зародившийся для сохранения земной жизни, остерегающий иступлённый страх. Свой закат Песарика затерял: в густо обросших не поседевших волосах искорёженной головы, привыкшей к нулевой стрижке. Везде волосы и уныние: в ощетиненных усах, в сердитом скрежете скул, в землистом от ссохшихся угрей морщинистом лбу. Кто из его детства, насчитывают много лет упрямого недоразумения. Долгое время, поднесло его туманной судьбе много тюрем, уйма уголовных наказании. Судимость перекрывала другую судимость, растянулись статьи длиною больше жизни, - на 101 год судебных приговоров.
Ещё юношей его закрыла: насильно толкаемая с запада, приползшая для расширения латинского влияния придуманная Романия. Потом Советы подогнали четвертак: за неуклюжее пренебрежение к строю, мешавшему иметь своё убеждение, и за презрение к надменным барыгам, разлагающимся от проникнутого притворства.
Его лагерные сроки обрастали новыми годами: за пререкание, за поножёвчину, за побеги...
Он скитался по лесотундре облепленный комарами, выискивал силу, глотая запечённую человечину, спал трупами укрытый, месяцами вынашивал карцерное принуждение. Кровь тяжелела осадками довлеющей ненависти, ужимался скучающий пульс угнетённых вен - он извлекал из карательной системы постоянные зловещие наклонности. Сам превратился тенью того лиха, что согнало людей в притеснённое узкое ограждение земли с замедленным вращением суток.
С встречными знакомыми старый Песарика здоровается угрюмо, молча, пропавшим голосом, обнаруживает удалённое понимание к людям, принуждённым глумиться с упразднившимися характерами. Иногда, простодушные соседки, совсем чужие забытые опечаленными годами женщины, - еду горячую подают, одежду умерших мужей сваливают, - с него не падает. В дни осенних затяжных дождей, и при медленном таянии снега - из разных сторон потолка старого дома просачивалась вода - заливала пол, пока не отойдёт, Песарика добирался до лежанки, наступая раскиданные кирпичи. Залитый водой пол - отголосок карцера и его упругой прочности.
Всегда паршивыми для него, выявляются зимние месяцы. Бывает, спешащие по утреннему морозу граждане обнаруживают Песарику в вечерней луже примёрзшим. Скованный грязными узорами льда, он выдыхает парящий перегар своего присутствия на земле. Кому-нибудь, приходит в голову сострадательное побуждение разбить ломом лёд. Песарика поднимается, и с колотыми обломками мёрзлого болота приставшими к пальто, парит немытой, застоявшейся шерстью, удаляется дальше стыть в холоде своей отдельной мазанки, где недавно умерла его мать, - женщина, прожившая век ожиданиями и остервенением от затянувшейся долгой старости. Сам дом, что в угловом дворе, отстроен прадедом, балканским гайдуком Михайло Шоповым, - два века назад, когда города ещё не было. При восстановлении исконности земель края, старая, принялась сдавать пустые саманные комнаты для жилищной нужды офицерам лётной дивизий. Подразделением военной квартирно-эксплутационной части, службе всё как-то удаётся содержать владельца и помещение, - годящимися единицами для временного существования. Малыми деньгами от постоя жильцов Песарика стирает царапины карандаша, остриём которого питает свой отравленный организм. Квартирует в последний год, годовалый лейтенант, выпускник Рязанского десантного училища - Серёга, с женой из тех краёв. У них там все красавицы, и особенными родятся, - любовью дышат. А лейтенант парень, что первачок! С Песарикой сдружился. Надо же?! Бывает, в конуре старика водочку распивают. Песарика, вдруг начинает тлеть теплом человеческого наличия. Запрятанными, осевшими на дне жизни мыслями старик решает, что Серёжа ему сын. Вечерами разогретыми водкой, он рассказывает Серёже сказания неведомые, жуткие, судьбою истомленные. Вытягивает издалека то, что один носил. Длинный и мрачный сложился путь его. События в глазах стоят: рудниковые, упорно рельсовые, лесоповальные, заунывные и холодные что пустыня вечномёрзлая. Лейтенанту за сидение с Песарикой выслугу лет причислить положено. Он ещё одно училище выучивает, смекалку вострит. Видит, где в тупике безвыходном решения пригодные прячутся, узнаёт, как тяготу непомерную своенравием побороть можно. Ему звание внеочередное давать надо! К награде представлять можно... Серёга в истлевшем сердце старика пепел тёплый разворошил. Теперь он с взводом солдат в ногу марширует, имеет уважительное расположение состава. ... А жену расположить у него не выходит. Песарика науки такой не имеет. Если и знает Песарика что-то, - молчит. Не его дело. Он всегда молчит.
К жене Серёгиной, хмырь черноусый прилип, гладкий, на вторичных продуктах сырзаводского молока откормленный, начальствует, розовым хряком по темноте ходит. Суточное дежурство комвзвода вычисляет. Аж, за провалившуюся полночь простушку смешит. Песарику чужие похождения не трогают, ему усач, что карьерному экскаватору суслик. А Серёга на парашюте беспрерывно парит, верит, что после тысяча прыжков, над миром янтарное небо опустится, установится повсеместное равенство всех рас и нации.
Песарика поперхнулся от желания образумиться табачным угаром, он окончательно задавился длинным тяжёлым кашлем, ноздри раздул, пытаясь схватить воздух без чада, обнаружил повсеместную пропажу ветра, на лице его морщины: словно неведомые птицы стаей порхнули. Он поднял стакан, что бы пустым увидеть, и окончательно потерял присутствие Серёжи. Утомлённый водкою, старик возвращается в безлюдье своего замкнутого состояния. А народ вокруг: труха, аргал ишачий, пыль кизячная. Неет... самое подходящее место для покоя - тюрьма, лучше только могила. Жизнь скучное занятие, несёт совершенно дикое безразличие никчемному обитанию. Засыпая, Песарика ощущает узду времени, что вросла в истощённое тело, привыкшее к долгому жёсткому холоду и скудной пище; только самогон и табак могут утешить тлеющее состояние его живого томления. Растянутый прерывистый сон нащупывает потерю всего света, приближает неизбежную тайну беспробудного засыпания.
...День новый оказался меднокопеечным солнцем залитый. Песарика перемещается в нём устало. Медленными волочащимися ступнями он тянется через утоптанный, заваленный хламом двор. Его карманы совершенно опустели, если бы не нож, вообразил бы себя окончательно убогим. Затылком отрезвевшей головы, Песарика ловит из открытого окна, упругое колыхание пахучего женского тела. Женщина утягивает в гряду низкого потолка сиреневые длинные ногти и все остальные отоспавшиеся образования, наполняет комнату, и весь двор ароматом чисто женской скуки.
