Валя тихо напевала слезами совсем тихий свой новый день.
- Когда мне было лет семнадца...ать...
Невелик колок, а выбирались медленно в долготе, мятая одежда красила утро негаснущей молодости. Валя и Олежа вышли на простор опушки. И тут огонь горит, блестит чайник под чёрными колосниками, крышкой дребезжит, столик рядом; дородная бабка опоясанная брезентовым фартуком хлопочет незаметно. Ряды тусклых, и свежевыкрашенных разноцветных ульев глухо жужжат, одинокие пчёлы, притаившись, опасливо из щёлок выползают, - ещё проказница роса не совсем убежала. А дед-пасечник смело меж рядами ящиков без защитной шляпы ходит.
- Дивись старый! - крикнула обширная старость, - у нас гости, давно ли мы с тобой так неосторожно ступали, такими - же по годам молодости гоняли, помню еды было мало, а тебе силы хватало каждый день в дальнее село ко мне бегать. В полях утонули наши переменчивые годы, не вернёшь. А эта девочка Шуры Чечельницкой внучка, мальчик на Колю Загорняк похож, меня они не обманут, я в юных лицах нашу молодость нахожу.
Садитесь детки, чаёчек с медком попьёте, мой дед с восчиной вприкуску признаёт, и вас научит.
Мальчик и девочка улыбались усталости мутных ощущений, Валя высушенного радостью, мятого платья застеснялась; присела на неуклюжий пенёк, Олег совсем лениво опустился за низкий столик, наблюдал со стульчика, как бабка соты режет, свои зудящие ноги с обидой, устало вытягивал, ждал мёда и жалости.
Горизонт набухал алым зонтом, рождалось большое красное солнце, навсегда потухшее у озерка пламя снова ожило. Олег первый раз наблюдал выныривающее солнце, не знал, что можно не щурясь смотреть на солнце восхода. Он, вдруг ощутил необыкновенный восторг, неожиданно расхохотался от влезшего ему в пазуху тепла и внутренней радости, ненадолго отвлёкся на жужжание пчелы, и с сожалением обнаружил: солнце уже от земли оторвалось, плыло по небу. Как-то вся радость ушла, потерялась вслед за жужжанием пчёл, перестала звенеть душа.
Валя на Олега глядела, на деда с бабкой смотрела, ей вдруг такой старости захотелось. Чёрный клокочущий чай, что разливала пасечница, чагой парил, она блинчики горячие ловко из сковородки доставала, в блюдца с разлившимся мёдом накладывала.
- Хватит возиться, иди уже, - крикнула хозяину хозяйка очага, - твои любимые стынут.
Тёплый мёд расползся, ударил по жилам, и вся усталость уплыла в лесную поляну. Короткие прошлые годы Олега вдруг сделались пустыми, улетели куда-то скукою плаксивой заваленные.
Солнце разогревало землю, и работяги-пчёлы заспешили свою короткую жизнь до конца новому дню отдать, улетали цветы земли опылять.
Сытые сладким утром, и медовой ночью молодые пошли спускаться выпасенным склоном, шли медленно, солнце укорачивало их соединённые тени, а навстречу поднималось стадо строптивых коз, спешили шустрые на косогор, где разнотравье воскресло, отставшая от стада остророгая, волочила разбухшее вымя спрятанное в парусиновой торбе, на шее у неё звенел колокольчик, требовал не спешить стаду... и затих. Коза стала, с тупым любопытством на сползающих людей смотреть, и вдруг опомнилась, побежала остальных догонять, понесла свои подвязанные няньки в сытую траву что ожидала.
Из далека доносились расторопные крики пастухов, мычали гонимые в черед коровы. Шумел давно проснувшийся день.
Спустившаяся в село влюблённая тень стала расползаться, шатающееся прикосновение рук разошлось, вроде и объятий никогда не было. Любовь скрылась в ветвях пышной дворовой зелени. Раннее летнее солнце тайну каждого всё выше поднимало.
Олег лёг в жёсткую сельскую кровать, и потерял объятия утра. Уснул медовым сном.
Валя прикрыла за собой окно, вышла во двор переодетой, ходит крадучись по запоздалому утру.
Пора сестёр будить, сегодня в магазине приём товара.
Она глянула на солнышко, и виновато помахала ему пальчиком.
... По небу плыл необыкновенно тёплый для неё день.