У ворот крепости он увидел коляску с поднятым верхом, из которой выскочил Федор, сын его, и, раскрыв объятия, побежал навстречу.

— Папенька, родимый, как я рад тебя снова видеть!

— А уж я как рад, дорогой Федюня!

Трижды облобызались, смахивая радостные слезы.

— Я надеюсь, мой арест не ухудшил твоего положения в Пажеском корпусе?

— Совершенно. Посудачили день-другой, а потом забыли.

— Слава Богу.

Поместились в коляску и велели кучеру ехать домой.

— Маменька-то что? В монастырь уехала?

— Да, еще в мае. Написал ей письмо, и она ответила, что пока в послушницах, постриг будет, вероятно, не раньше следующего года, по весне.

Петр Федорович насупился.

— Ах ты Господи, сколько ждать еще…

Сын смолчал.

— А о Лизе Разумовской ничего не слышал — как она?

— Как же, как же, знаю, от сестры ея, Натальи Кирилловны Загряжской.

— Ты знаком с Натальей Кирилловной? — удивился отец.

— Да, представь. Государыня посещала наш Пажеский корпус, и ея сопровождали две фрейлины, в том числе и Наталья. Так Загряжская нарочно подошла ко мне и сказала в утешенье несколько слов — мол, сочувствует и тебе, и Лизавете Кирилловне.

— Чудеса! Что же Лизавета?

— По словам сестры, пребывает теперь в Москве, в доме у Васильчиковых.

— Как в Москве? Отчего в Москве? — изумился Апраксин-старший.

— Попервоначалу, по указу императрицы, месяц провела в какой-то обители, но потом Кирилла Григорьевич понемногу смягчился и позволил дочери возвратиться в дом. А племянница, Софья Осиповна, дескать, подсказала: не противься их желанию с Анной Кирилловной ехать вместе в Москву. От Апраксина и досужих разговоров подальше. Так оно и вышло…

— От меня подальше, — проворчал Петр Федорович. — Хитрецы, мать их так разтак! Что ж, в Москве тоже хорошо. Я люблю Москву…

— К ней отправишься? — посмотрел на него Федор вопросительно.

— Не исключено. Отдохну чуток, сил поднаберусь после крепости… — Он взглянул на отпрыска как-то виновато. — Ты не сердишься на меня, Федюня?

Тот не понял:

— Да за что, папенька, родимый?

— За раздоры с маменькой. За любовь к иной даме…

— Господи, помилуй! Я не мальчик о пяти лет и могу понять. В жизни у людей всякое случается. Надо уважать выбор своих родителей, нравится он тебе или нет.

Генерал сжал его ладонь.

— Благодарен на такие слова, сынок. Как я счастлив, что имею в твоем лице настоящего друга!

Прикатили на Миллионную. Дом Васильчиковых по соседству выглядел безжизненным. У Петра Федоровича сжалось сердце: Лиза далеко, без него, и уже рожать ей скоро; нет, ее сестра, конечно, поддержит, но ведь он отец этого ребенка и хотел бы быть тоже рядом. Ехать к ней в Москву? Вероятно. Но обдумать надо, как бы снова не наломать дров: Ягужинская еще не монашка, значит, он законный супруг, значит, положение его по-прежнему уязвимое — «двоеженец», «прелюбодей»… Надо действовать крайне осторожно.

После полугода отсутствия дом ему показался ласковым и добрым. Умиленно ходил по комнатам, трогал с детства знакомые вещи — кресла, шкафчики, письменный стол в кабинете, принадлежавший еще отцу, Федору Андреевичу, тоже генералу и камергеру… Сел за стол, вытащил из папки чистый лист бумаги, обмакнул гусиное перо в фиолетовые чернила. Быстро написал:

«Душенька моя! Слава Богу, я уж дома, жив-здоров и надеюсь, ты с будущим младенчиком также пребываешь в добром здравии. О твоем решении ехать с Анной Кирилловной в Первопрестольную мы узнали с сыном от Натальи Кирилловны. Адрес твой я надеюсь разузнать также от нея. Низкий поклон сестре и Василию Семеновичу, да и маленькой Катеньке, пусть им улыбаются вечно радость и удача. Дорогая моя, бесценная, как ты поживаешь? Я хочу приехать в Москву, чтоб тебя обнять и расцеловать, и ободрить перед родами. Но пока не знаю, где остановлюсь. Был у моего дедушки двоюродного, Федора Матвеевича Апраксина, знаменитого петровского адмирала, дом в Москве, на Покровке, да теперь он у Трубецких. Не беда, что-нибудь придумаю. Жду вестей от тебя, любимая. Твой до гроба, будущий супруг (в чем не сомневаюсь) П. А.»

Запечатал письмо, чуточку подумал, а потом сочинил еще записку:

«Милостивая государыня Наталья Кирилловна! Был бы. счастлив лицезреть Вас в любое удобное для Вас время, дабы обсудить тему, связанную с Москвой и с обеими сестрами Вашими. Знаю от сына моего, как Вы были любезны с ним, и надеюсь, что сие расположение может распространяться и на мою скромную персону. С глубочайшим уважением к Вам, Петр Апраксин».

Запечатал и это послание, кликнул своего дворецкого и велел послать с мальчиком на Мойку, 48, на квартиру Загряжских (это было недалеко).

А теперь два слова, кто такие Загряжские.

Старшая дочка Разумовского, Наталья Кирилловна, фрейлина ее величества, вышла замуж за вдовца, офицера Измайловского полка Николая Загряжского, после свадьбы пожалованного в камер-юнкеры. Жили они на съемной квартире, не желая делить кров отца с вредной и докучливой Софьей Осиповной. Роскошью не славились, но и не нуждались. Николай Александрович числился в приятелях у Потемкина, а Наталья Кирилловна посещала обеды у великого князя Павла Петровича (брат ее, Андрей Кириллович Разумовский, состоял в свите цесаревича и, по слухам, увивался за его молодой женой). Словом, как говорится, были при дворе. Но своих детей не имели — у Натальи Кирилловны с юности был небольшой, но явный физический недостаток (искривление позвоночника, переросшее со временем в горб), и врачи говорили, что именно это обстоятельство ей мешает нажить потомство.

А Петра Федоровича познакомила с сестрой Лиза — на одном из обедов у Васильчиковых. Получается, что Апраксин и Загряжская не были друзьями, но вполне понимали, кто есть кто. И Наталья Кирилловна живо откликнулась на записку генерала: пригласила его к себе тем же вечером под предлогом игры в карты. Он, развеселившись, отправился.

Мы опустим ничего не значащие детали этого приема, как то: встречу, приветствия, фразы о погоде, чай с домашним пирогом, светские анекдоты, карточную баталию (Петр Федорович проиграл три рубля), музицирование хозяйки и опять чай с конфетами. Перейдем к главному: их беседа состоялась в гостиной, при свечах, под портретом Кирилла Разумовского, где он был изображен с гетманской булавой, синей лентой через плечо, орденами Святого апостола Андрея Первозванного и Святой Анны первой степени на груди; собеседники сидели в креслах друг против друга, и На-талья Кирилловна, небольшого роста сама по себе, да еще слегка сгорбленная, выглядела карлицей рядом с двухметровым широкоплечим Апраксиным. Он сказал:

— Я желал бы послать письмо Лизоньке — вы не будете столь любезны подсказать мне адрес Васильчиковых в Москве?

— Ну, само собой, дорогой Петр Федорович, как же я могу отказать вам? Проживают они около Арбатских ворот, на Воздвиженке, в доме нумер два. Вы запишете?

— Благодарствую, я запомню. А скажите, Лизонька здорова ли?

— Слава Богу, пребывает во здравии. И свою тягость переносит похвально, токмо чрево великое — видно, будет мальчик.

— Дал бы Бог, дал бы Бог, — осенил себя крестом генерал. — Вы, должно быть, знаете мое положение: я пока не свободен, жду, когда супруга примет постриг. И тогда поспешу обвенчаться с Елизаветой Кирилловной.

— Да, я знаю, знаю, — согласилась Загряжская. — И до этого времени не советую вам отправляться к Лизе в Москву, пожалуй.

Он от удивления вытянул лицо.

— Вы так полагаете? Отчего же?

Дама возвела глаза на портрет отца.

— Не позволит вам… верно не позволит…

У Апраксина вздулись на висках жилы.

— Как сие понять — «не позволит»? Я ведь не холоп ему. И хотя он старше меня по званию, приказать мне не может, ибо я в отставке.

— Нет, приказывать станет императрица. Уж ея-то вы ослушаться не посмеете.

— Все равно понять не могу: отчего она пляшет под его дудку?

— Тс-с, не употребляйте подобные дерзкие выражения, кто-нибудь услышит… — Перешла на полушепот: — Да, она попала в щекотливое положение… Из-за братцев наших…