– Вот именно! Ты рассуждаешь как зрелый человек. Человек, который уверен в себе и своей любви. Это какой-то новый уровень осознанности, когда физическое отступает на задний план. Мне стыдно вспоминать, какой я была еще год назад…

– Главное, чтобы было стыдно обоим, не только тебе…

Красный шар солнца, словно пенясь в кровавых облаках, погружался в океан. Костя, мокрый и бодрый, выходил из воды и возвращался к ним. Дети одевались.

Канарцы по узким лазейкам в скалах продолжали забираться на широкие выступы, где их никто не тревожил. Туристы не любили черный песок и острые камни этой бухты, не любили того, что пляж был диковат и на нем не было лежаков. Поэтому здесь купались в основном местные, неприхотливые, не жаждущие шума баров, кафе, ресторанов, а, наоборот, стремящиеся к уединению.

Не было туристов и потому, что паника, отмена рейсов, всеобщий страх, риск полного закрытия границ уже начали распространяться по всей Европе, и они добрались и до острова вечной весны. Если Юля, Алина, Костя сейчас поехали бы по острову, то увидели бы, что улицы уже не так заполнены людьми и подозрительная тишина, словно ядовитый туман, надвигается на городки и поселки. И этот туман сковывает работу аквапарков, зоопарков, клубов, ресторанов, кафе, торговых центров, гигантских отелей, заполонивших южное побережье острова.

Они бы увидели, с какой поспешностью и регулярностью улетают самолеты один за другим, увозя людей. И это безрассудное бегство, быть может, напугало бы их сильнее, чем вирус. Ибо нет ничего заразительнее, чем движение и безумство масс.

Алое солнце, которое, казалось, светило для них для всех – уставших, ищущих успокоения в природе и ее неторопливом дыхании, покачивающихся волнах, свежем ветерке, – медленно тонуло в соленой глубине. Багровые лучи, словно делая последний вдох, дотягивались до берега в последний раз перед закатом. Они будто предсказывали, что все эти люди заблуждаются и скоро поймут свою ошибку. И будут… раздавлены ею.

Заблуждение это было в том, что вольный бесконечный океан, мощное солнце, крутые скалы – все это было не про них и не для них, не для людей. Все это существовало отдельно от них, задолго до них, надолго после них и никогда не поддастся людским законам. Все это нельзя было сковать, нельзя замучить законами, как можно было сковать и замучить законами человеческое общество.

Тяжелый сон целого острова, удушье, пытка домом, удаленным обучением и семейными отношениями – то, что еще месяц назад невозможно было себе вообразить и в кошмаре, – до всего этого оставались считаные дни.

«Когда же возобновят рейсы?» – думали все, заглядывая на сайты авиакомпаний. Несколько дней сохранялась вера в то, что временное помешательство, истерия правительств скоро закончатся. Ведь не было же у них ресурсов останавливать экономику, в конце концов! У туристической Испании – уж точно. Йохан, созваниваясь с Юлей, выражал надежду, что его рейс перенесут на ближайшие даты и он сможет приехать. И эта надежда полнила все ее существо: казалось, для любви не может быть преград, ограничений, политики, власти пандемии. Другие сторонние силы просто не имеют права препятствовать их воссоединению!

Но за день до введения чрезвычайного положения настроение Йохана резко переменилось.

– Сейчас единственный выход, – сказал он, – это ввести карантин.

– Ты же был против! – воскликнула Юля, чувствуя, как внутри все похолодело.

Что-то нехорошее, жуткое было в этой перемене: стало быть, она чего-то не знала, что знал он. Знал он, ученый. Страх, давно прибитый и забытый ею, стиснул сердце. Он словно восстал из пепелищ ее много сражавшейся когда-то души и незримыми длинными пальцами дотянулся до сердца. Она уже предвидела, как страх вывернет душу наизнанку, стирая память о том, что она умеет бороться с ним, стирая память о ее глобальном плане и большом пути, намеченном когда-то с такою неудержимою внутренней силой.

Все стиралось, рассыпалось – как красной пылью рассыпалась застывшая пузырчатая лава, на которой стоял их город, если чуть поскрести ее ногтем. Как иллюзорен был мир, выстроенный на одной фантазии, на одном дерзновении, что человеку подвластно все: прошлое и будущее, прогнозы и планы, космос, техника… и человеческая природа в том числе.

– Я прочел одну статью, – прервал ее размышления Йохан. – Точнее, исследование динамики распространения коронавируса. Юля, я тебе ее перешлю. Послушай, пора признать, что эпидемию не остановить. Все страны мира полыхают от вспышек заболевших. Что-то немыслимое разворачивается в Штатах. Италия, Иран захлебываются от потока пациентов. То же ждет и Испанию… континентальную Испанию, конечно. В итоге мы все переболеем.

– Почему все? – Юля еще не могла этого понять. Она так привыкла к другой точке зрения, согласованной с мужем и утвержденной им, и не осознала, что с этого момента новые точки зрения, как грибы во время ливня, будут рождаться каждый день.

– Потому что невозможно создать вакцину так быстро и так легко. Ученые обещают разработать ее за год, но это немыслимый срок. Любая вакцина должна тестироваться пять-шесть лет.

– Тогда зачем карантин? В этом нет никакой логики. Если мы должны переболеть, так давайте перестанем скрываться и будем, наоборот, искать этот вирус, чтобы у всех был коллективный иммунитет.

– Все не так просто. В самых тяжелых случаях пациентам требуется ИВЛ – искусственная вентиляция легких. А таких аппаратов очень мало – намного меньше, чем нужно, если болеть будет каждый второй. Обычно их несколько штук на отделение.

– А… без них?

– Смерть. Для тяжелых случаев. В Италии ИВЛ не хватает, поэтому самые пожилые люди остаются без них. Они умирают не потому, что врачи не могут им помочь, а потому, что не хватает ИВЛ.

Юля закрыла глаза.

– Ты все прочитаешь в этой статье. Дело в том, что длительный карантин в Китае не смог полностью остановить распространение эпидемии. Новые случаи регистрируются каждый день. Но они смогли снизить нагрузку на здравоохранение. Это наша единственная цель сейчас, чтобы оградить самых слабых, понимаешь?

Его слова ранили ее. Она хотела сопротивляться им, но сопротивляться не могла, чувствуя, что и Катя относится к тем самым слабым и что ей, быть может, тоже понадобится ИВЛ.

– Но как долго мы сможем все сидеть взаперти?

– До изготовления пробной вакцины.

– Ты же сказал, что это произойдет только через год.

– Да.

Юле хотелось закричать на него, как маленькому ребенку хочется кричать на мать, если у него что-то не выходит, будто мать виновата во всех его неудачах. Ей хотелось обвинить его в том, что он именно жаждет остаться отрезанным от нее на целый год и что он не любит ее, раз готов так легко отступиться от нее. С большим трудом она сдержалась и не припомнила ему, что он сглупил, когда не послушал ее и не поменял билеты. Если бы он только сделал, как она просила его, – были бы они сейчас вместе, всей семьей, едины и неразрывны на Тенерифе.

И хотя Юля не стала кричать на мужа, она отвечала сухо, и он, казалось, был подавлен из-за ее плохого настроения. Только положив телефон, Юля поняла, что вся та злость и обида, что вскипели в ней, были не обида на ее умного и все прощающего мужа, а лишь обида на мир, что события заворачивались столь безумным вихрем. А Йохан, и без того расстроенный сложившимися обстоятельствами, теперь будет переживать еще больше. Как же она была жестока к нему! Ей стало жаль мужа, и она сильнее ощутила свой эгоизм и невозможность непременно всегда быть во всем идеальной: совершенно доброй, совершенно чуткой.

Логика происходящего становилась все более запутанной, и чтобы распутать ее, приходилось напрягать и ум, и память, вспоминая, что за чем следовало, из чего выходило, и все гадая, не было ли в этом хитросплетении связей затаенного широкомасштабного обмана. И было страшно, что очень скоро нити доводов и объяснений спутаются так, что окончательно потеряется нить между днями, событиями, странами.