Предисловие.

Безсюжетное повествование о существовании,

безсодержательных записок огрызки,

бессмысленные заметки о детках –

Просто вылилась капля чего-то,

мелковато, а все же работа…

Они живут в самом центре, посреди земли, там, где все пути сходятся в единую точку – светящуюся точку их местопребывания. Отсюда, от раскаленного ядра их существования расходятся лучи их влияния во все уголки меня. Чем ближе к ним, тем освещеннее территория, тем ярче горит солнце, тем пронзительнее дуют ветра. Вокруг них зеленеет трава, раскидисто валяется мусор, задрав хвосты, бегают коты, и, опустив глаза к тротуару, шныряют там и тут в поисках пропитания голуби. Они видят все это изо дня в день, изображение четкое и ясное, мельчайшие детали бросаются в их глаза и оседают на самом дне их памяти. Солнце восходит над облаками и останавливается прямо над их головенками, ночью ему на смену приходит Луна и болтается над их макушками и испускает им под ноги слабый мерцающий свет. А под ними копошатся муравьи, червяки и жуки, они выковыривают их без устали и закапывают обратно, чтобы выковырять опять и закопать снова. Они снова и снова, опять и опять, каждодневно, ежечасно с одинаковым пылом и неугасимым азартом повторяют свои бессмысленные движения, все прочнее укореняясь в почве жизни.

Бегучие, летучие, вонючие… Они не цветы, не ангелы во плоти, они дети. Смешные, серьезные, противные, милые, мягкие, невыразимо мягкие существа с острыми локоточками, пухлыми попками, тончайшей кожицей, едва прикрывающей пульсирующую плоть. Они вопят так громко, так некстати пукают, пожирают песок из песочницы и изрыгают вовне такие скабрезности… Нет. Они не цветы, они не ангелы. Их нельзя сорвать, они не порхают в небесах. Они отрываются сами, отрываются по полной и воспаряют на земле, не разлучая надолго пятки с твердой поверхностью. Они очень крепко стоят на своих ногах, на своих маленьких толстых ножках, только ноги всегда бегают, везде бегают, за ними никак не поспеть, а надо, просто необходимо не выпускать их из виду…, чтобы не потерять. Их нельзя терять. Ни в коем случае нельзя.

Вводное слово

Мамой становятся вдруг – как визг

вырывается невзначай из глотки, когда за

шиворот засунут комок снега – так

становятся мамой, неожиданно и

навсегда. Реки текут, куда вздумается,

море плещется, как хочется, горы

торчат, как придется, девочки

вырождаются в мам непременно. Законы

природы не дремлют. Для того и уши,

чтобы прислушиваться; для того и глаза,

чтоб приглядывать; для того и ноги, чтоб

раздвигаться; для того и живот, чтоб

округляться; для того и руки, чтобы

подхватывать; для того и сердце, чтоб

беспокоиться; все для него одного, или

двух, или нескольких. И уже нет пути

назад, и уже нет пути вперед – дорожка по

кругу вьется, в дверь единственную упирается.

Есть женщины – как букет пряностей в душную июльскую ночь, каблуками они продырявливают землю, крашенными локонами вплетаются в ветер, на ресницах чернеет тушь, под ресницами – таится мрак, на губах алеет мак, на ногтях сияет лак, в личной жизни – кавардак. Я – не они.

Есть женщины как дуновение свежего ветра поутру, или легкий бриз на море, или еще что-нибудь в этом роде столь же поэтично-неопределенное. Они не ходят, а парят. Смеясь, бубенчиком звенят. И не потеют, не сопят. И писать-какать не хотят. Не женщины, а воплощенная мечта. И они не я.

Есть женщины сладкие словно ириски, или карамельки, в розовых стельках, и в розовой постельке с приспущенной бретелькой, пахнущие ванилином так резко, что стоять рядом с ними просто так невозможно, если нет возможности облизнуть. Но такая возможность, к счастью, у многих есть. Но не у меня.

Есть женщины в очках с толстыми мутными стеклами, на которых мозги блестят и переливаются всеми цветами разума и режут глаза всем, кроме меня. Я гляжу не туда.

Столько разных женщин существует на планете, столько индивидуальностей, столько типов помад, оттенков красок для волос, особенностей темпераментов и способов самовыражения. Есть женщины умные, разумные, премудрые, преглупые, глупенькие, дуры-дурами, красивые, ухоженные, незаметные, броские, уродливые, просто страшные… Есть женщины в джинсах и декольте, в лимузинах и на базарных площадях, в самом соку и в преклонных годах. Каких только нет. Но все их различия теряют значение в тот миг, когда женщины становятся беременные, как стала беременной я… уже в третий раз.

Действие 1. Пробуждение с ускорением.

Место действия – кровать.

Время действия – позднее утро.

Действующие лица – краснорожие в двойном экземпляре.

Наступило утро, солнечный круг взобрался на самую верхушку голубого небосвода и оттуда во все стороны разбрасывал свои лучи, высвечивая даже самые темные стороны окружающего мира. Птицы о чем-то своем бестолково защебетали. А два маленьких, но очень страшных индейца, заброшенных по воле рока в самый центр пагубной для их гордых душ цивилизации, в пуховые недра кроватей, таящих соблазны и опасности грядущих мгновений, проснулись. Сначала зашевелился индеец поменьше. Не открывая глаз и все еще сохраняя сон в недрах своего пухлого организма, он проворно вскочил на свои крепкие ноги и сразу же побежал куда-то вдаль, повинуясь древнему инстинкту своего быстрого и свободолюбивого племени, но, запутавшись в одеяле, рухнул вниз, после чего окончательно и бесповоротно пробудился. Пару секунд он лежал без движения, тараща глаза в потолок, препятствующий притоку природы в тесное жилище белых людей, потом его взгляд упал на другого индейца, мерно сопящего рядом, и в сердце проснулась нежность, которую он незамедлительно и обрушил на своего единственно уцелевшего в этом мире соплеменника.

После череды последовательных действий, в виде щекотания, обнимания, облизывания, постукивания, покрикивания в самое ухо пронзительным голосом маловразумительных слов, второй, самый большой и устрашающе лохматый индеец, задергал, наконец, ногами, пытаясь пнуть прямо в елозящую и громогласную цель, но после безуспешных попыток заныл:

– Ну, Гриша, отвали. Я спать хочу.

– Я не Гриша, я индеец – Человек-Паук – ниндзя – страшный зайчик-острый зуб. Понимаешь? – зловещим шепотом провещал ему в ухо Гриша.

В глазах собрата вспыхнуло понимание, стряхнув с себя остатки ночных сновидений, он быстро сел в кровати:

– Точно. И я – индеец, а я и забыл. Но я еще более сильно страшный, чем даже ты. Я ведь индеец – Джек Воробей, саблезубый монстр, угроза муравьев, пауков и динозавров. Веришь?

– Верю – тихо и серьезно ответили Человек Паук, ниндзя и страшный зайчик.

– Только никому об этом не говори – заговорщическим тоном предупредил Джек-Воробей, всеобщая угроза – А то они нас убьют. Они убили всех индейцев, и нас убьют, если узнают. А мы им не скажем и сами их убьем потихоньку. Да?

– Да. По одному, да?