«Ждет меня? – удивился я. – Значит, ему обо мне известно? Но куда идти? И что мне следует говорить при встрече? Как себя вести?»
«Он сам все скажет, поскольку прекрасно осведомлен о происходящем и по мере сил противостоит злу, которое вершат наши враги. А что до пути, так я укажу, потому как часть его пройду его вместе с тобой. Но дальше ты обязан идти один. Ангелы Начала Воздуха должны изветрить тебя со всех сторон и узреть твою истинную сущность, – совершенно серьезно, без тени улыбки на лице сказал Насос».
И мы пошли по траве в сторону темнеющего вдали леса, обходя зеленые лужи с мерцающими в них золотыми светлячками.
Неожиданно у самой опушки путь нам перегородил не очень широкий, но довольно быстрый и глубокий темный ручей, источающий гнилостные удушливые испарения, туманом клубящиеся над самой водой. Ага, сказал я про себя, в два счета с разбега одолею эти шесть метров: тот берег значительно ниже, а мне не привыкать – я ведь свободно беру восьмиметровку между крышами. Но Насос мне и рта раскрыть не дал – молча схватил меня одной рукой в охапку, аки щенка неразумного, и, даже не разбегаясь, как сиганет! Со свистом ветра перелетели мы ручей – чуть было вновь уши не заложило.
– То была речка Смородина в самом ее истоке, – снова перебил Марсика Насос, на этот раз громче обычного, – и нечего пытаться смертным перепрыгивать ее или переходить вброд. Можно случайно коснуться воды. А притрагиваться к ней человеку опасно даже одним волоском: есть вероятность заснуть на десять лет и лишиться памяти навсегда. До Калинова моста идти слишком долго – правда, ниже по течению, где русло шире, имеется еще и лодчонка, но… – так и не закончив свою мысль, Насос широко зевнул и промямлил, – ладно, продолжай.
– И вот мы очутились у широкой, устланной мхом и аккуратно выложенной шишками по обеим сторонам, дороги, уходящей в лес между рядами перламутровых и изумрудно-зеленых елей. Насос потопал впереди, я – вслед за ним. Вскоре мы свернули с парадного пути на узенькую, потайную тропку, известную далеко не каждому зверю, и оказались в самой чащобе. Там было довольно темно и прохладно, сквозь плотно переплетенные ветви сосен, осин и дубов свет проникал плохо, но над самой тропкой кроны деревьев расступались, словно бы специально затем, чтобы освещать путникам дорогу. Мы спускались все ниже и ниже в лог: под ногами пружинил плотный мох, а на высоких стволах, утопающих в кедровом стланике, седел лишайник. Чтобы я случайно не ступил в пустоту между кочками или лисью нору, Насос повелел мне сделать себе посох из засохшего ствола лещины…
– И вовремя, – воскликнул Насос, опять не сдержавшись, – прямо за поворотом стрелы аира, осоки и таволги скрывали овраг.
– Пришлось искать спуск правее, – подхватил Марсело, – а там и тропка сызнова объявилась. Немного погодя склон стал более пологим и влажным, а трава – более густой и сочной, чем когда-либо. Но неожиданно кустарник поредел, деревья расступились, и мы вышли широкую, освещенную и высушенную солнцем прогалину. Никогда я прежде не видел такого пышного разнотравья: ромашки, колокольчики и гвоздики колыхались и гремели, точно волнующееся море, а душица, мята, шалфей и зверобой замысловато переплетались меж собой, образуя хитрые узоры – как на персидском ковре!
– И тут ты дорвался до земляники! – засмеялся Насос.
– А где ж, по-твоему, я еще увижу настолько огромные лесные ягоды, чтобы их в ладони не более трех штук умещалось?! – смеясь, парировал уругваец. Ну, я и давай, значит, объедаться! Эх, жаль, что мне Насос грибов нарвать не дал – как же в лесу сладко маслята пахли! А боровики – каждая шляпка размером с салатницу!
– Ну не тяни! Что было дальше? – нетерпеливо заерзала Наташа.
– Дальше? – рассеянно переспросил Марсик, – на чем я остановился?.. Во! Тут Насос сказал, что надо свернуть вправо и пересечь долгую поляну. Ну, мы, короче, и потопали по солнышку. Потом стали подниматься. Там была, вроде как… какая-то культовая березовая рощица с непонятными изваяниями, едва белеющими в глубине, а следом за ней – чудесный яблоневый сад, обнесенный забором с резными узорчатыми воротами, за которыми угадывался высокий сказочной красоты терем. По бокам ворот стояли кряжистые дубы – во всяком случае, так мне издалека показалось. Но когда мы подошли ближе, эти деревья вдруг неожиданно ожили, подняли густые ветви и обнажили ветхие, как само время, лица с горящими дерзкими глазами и неровными трещинами ртов. И заговорили они гулко, в один голос:
«Пусть дальше молодец идет сам. А тебе, Буривой, приказано ждать на поляне. Там для тебя накрыто».
Буривой?
Я даже обернулся: не следует ли кто за мной – когда услыхал незнакомое имя. Но тут один из стражников как засмеется, глядя на мою удивленную физиономию, скрипучим деревянным голосом:
«Ты что же, не знаешь настоящего имени своего спутника и не ведаешь, в честь какого легендарного героя Руси его назвали?»
Я ничего не ответил, а только задержался у раскрытых ворот, стараясь получше разглядеть обоих Ангелов, подданных воздушной Стихии – я догадался, что это они, когда ощутил легкий порыв ветерка: Ангелы изветривали меня – ну, то есть, как бы зондировали. От их желтоглазых стволов с черными провалами ртов исходило зеленоватое свечение, напоминающее расплывчатое отражение листвы от коры зеркальной осины…
– Зеркальной осины? – удивилась я.
– Ну да. Мы миновали целый ряд таких деревьев – они окаймляли ту самую березовую рощицу, – пояснил Марсело.
«Да ступай же, коль тебе велено, а я подожду здесь!» – толкнул меня в спину Насос, он же Буривой.
Но я отчегой-то замер, не в силах стронуться с места – точно сам корни пустил. Лишь когда древние лики Ангелов исчезли с дубовых стволов, сменившись привычной темной и шершавой корой, я отважился отворить ворота, а до тех пор – ни-ни. Миновал дворик, преддверие, низенькую калитку, поднялся на террасу, распахнул створки в сени, а после попал в светелку.
Там на деревянной скамье сидел седовласый и седобородый витязь в простом домотканом платне и холщевых ноговицах, обутый в зеленые невысокие сафьяновые сапоги. Длинные белые волосы его стискивал стальной обруч, в центре которого был размещен какой-то сложный ломаный знак из четырех треугольников, сложенных крестом…
– Это знак Стрибога, – по обыкновению, вставил Насос-Буривой.
– В углу на крюках висели лук и стрелы, – продолжал Марсело. – Как только я вошел, витязь поднялся с лавки и заговорил со мной таким зычным голосом, что я даже не понял, откуда исходит звук – казалось, он отражался ото всех стен. И еще я заметил: над головой старца непрерывно кружились вихри.
Я сказал «старца» ?.. Да нет, лицо его почти не перерезали морщины, светлые глаза смотрели молодо и энергично, и сильнее древности в нем ощущалась какая-то незримая и небывалая мощь. Но в то же время было видно, что громадная невидимая ноша давит витязю на рамена, и лет ему несчитано.
«Здоров будешь, Марсело, – низким глубоким голосом сказал старец, приветственно помахав рукой, – я ждал тебя. Надеюсь, ты не слишком устал с дороги? Умойся и отведай моего питья, оно подкрепит твои ослабшие кости».
Я ответил на его речь поклоном по русскому обычаю – как меня научил Буривой – и подошел к умывальному тазу. Стриг – а витязь представился именно так – сам полил мне из ковша на руки. Подал пестрое полотенце, и пока я рассматривал на нем диковинно вышитый календарный круг, проворно подвинул лавку к столу. Затем достал два кубка и расписной квасник. Преломил каравай.
«Ваше здоровье!» – только и смог выдавить из себя я, сообразив тотчас под красноречиво насмешливым взглядом Стрига, что обращаться на «вы» тут не принято.
Квас имел чудесный ядреный с привкусом меда и хрена, с запахом чабреца, душицы и полыни. Хлеб был снаружи хрустящий, а внутри… словно живой – мне почему-то именно так подумалось.
Стриг ел и пил вместе со мной, наблюдая за моими движениями с каким-то лукавым любопытством, чему-то улыбаясь про себя. Когда же трапеза окончилась, и я поблагодарил витязя, он вежливо предложил мне последовать за ним через заднюю дверь – «поглазеть на хозяйские угодья».
