…Во ВНИИСИ решили искать рецепты чародейства и волшебства где поближе – изучить опыт курируемых Советским Союзом соседей из стран восточного блока. Гайдар занимался проблемами хозрасчета, а то, что происходило в экономических системах государств «народной демократии», неофициально можно было назвать «хозрасчетным социализмом». Его-то и должна была исследовать – с тем, чтобы, возможно, заимствовать опыт для реанимации постепенно деревеневшей экономики СССР, – специальная лаборатория, которую создавали во ВНИИСИ в 1980 году под руководством Вадима Павлюченко. Этот ученый придумал термин «крупномасштабная экономика» и в статье в газете «Правда» настаивал на «перестройке хозяйственного механизма» и плановом внедрении «экспериментально проверенных решений».
В Институте уже год работал пригодный для такого рода исследований специалист – автор диссертации по экономическим реформам в ЧССР в 1960-х годах Олег Ананьин. Вместе с Гайдаром, знавшим югославский опыт, они составили работоспособный тандем – два молодых экономиста, вежливых, чрезвычайно интеллигентных и не вызывавших раздражения у руководителей. Причем Ананьин, перешедший во ВНИИСИ из Института экономики, к моменту создания новой лаборатории, по его собственным словам, «понял, что куда-то не туда попал» – его лаборатория оргструктур, состоявшая из одного «щедровитянина», последователя философа-методолога Георгия Щедровицкого, и нескольких инженеров занималась чем-то совсем уж невнятным. А тут вдруг возникла возможность сосредоточиться на вполне конкретной сфере исследований.
Правда, Павлюченко уже в начале 1981-го рассорился с начальством – как в любом советском НИИ, здесь, в краснокирпичном здании на улице Кржижановского (потом Институт переехал на проспект 60-летия Октября, который вел к Профсоюзной улице, где, как в гетто, находились многочисленные институты АН СССР), все было сложно, с многоходовыми интригами и непростыми отношениями. И некоторое время, пока руководство определялось, что делать с экономическими исследованиями соцстран, два соавтора работали под Борисом Мильнером, в своего рода особом статусе.
Конкретных сфер исследований не было. Когда два подчиненных Мильнера спрашивали у своего куратора, над чем, собственно, нужно поработать, он не знал, что ответить. Были, конечно, отдельные поручения сверху. Например, когда в Польше образовалась «Солидарность» и у нее появилась экономическая программа, проанализировать ее поручили Олегу Ананьину, знавшему, помимо чешской, польскую экономику и польский язык. С секретным запечатанным пакетом, в котором содержался всего лишь анализ этого документа, он лично отправился в ЦК КПСС. Онемевший от изумления при виде пакета инструктор ЦК распечатывать его не стал, чтобы не нарушать режим секретности, а попросил рассказать на словах. Степень абсурда, иногда добровольного, в позднесоветской системе была чрезвычайно велика.
Эта неопределенность несколько тяготила Гайдара, и в то время он был несколько дезориентирован. Егора звал в ЦЭМИ в новую лабораторию легендарный, в том числе благодаря своему полудиссидентскому опыту, экономист – Борис Ракитский. В 1970 году он был бит за книгу 1968 года, причем сильно изуродованную по цензурным соображениям, – «Формы хозяйственного руководства предприятиями». Как и Геннадий Лисичкин за книгу «План и рынок», да и прочие «товарники», то есть «рыночники» – от идеологов косыгинской реформы Евсея Либермана и Александра Бирмана до Николая Петракова, впоследствии замдиректора ЦЭМИ и помощника Горбачева. (Гайдар вспоминал об атмосфере научных семинаров Петракова в ЦЭМИ: «…появилось ощущение, что вот-вот собравшихся потащат в кутузку».) «Избиению» Ракитского предшествовала и, судя по всему, способствовала положительная рецензия на его книгу в 1969 году в «Новом мире» Александра Твардовского. Как могли простить ученому-экономисту, например, такие слова о косыгинской реформе: «С расширением хозяйственной самостоятельности предприятий прежние методы руководства ими со стороны министерств и главков становятся совершенно непригодными… все более отчетливым становится размежевание между поборниками серьезных, последовательных перемен в механизме функционирования нашего хозяйства и сторонниками чисто внешних, частичных изменений, не затрагивающих по существу дореформенной системы хозяйственного руководства. Последние, как правило, только на словах выступают за реформу».
В это время новую лабораторию по изучению опыта соцстран решили создать на базе сэвовского МНИИПУ. Однако в какой-то момент Гвишиани, вероятно несколько запутавшийся в собственных многочисленных должностях, задался вопросом – а почему бы не сформировать под эту задачу специальный научный коллектив именно во ВНИИСИ?
Осенью была создана лаборатория № 12, которую возглавил Владимир Герасимович – близкий сотрудник Шаталина, работавший с ним еще в ЦЭМИ. Вскоре к Гайдару и Ананьину присоединились Вячеслав Широнин и Петр Авен, занимавшиеся до той поры скорее математикой (Авен защищался под руководством Станислава Шаталина, непосредственным его руководителем был Илья Мучник, изучавший проблемы обработки данных), Марина Одинцова, специалист по ГДР, друг и соученик Гайдара по экономфаку Виктор Походун, занимавшийся венгерской экономикой.
Эти исследования можно было принять за нечто серьезное. Но, скорее всего, молодые ученые оказались в поле судорожных движений, диктуемых нарастающей обеспокоенностью властей по поводу способности системы выжить.
В академических институтах исправно начинали выпивать уже с утра и столь же исправно писали разнообразные бумаги в верха. Система деградировала, в Афганистан были введены советские войска, что стало подтачивать СССР морально – матери не хотели, чтобы их дети погибали за Политбюро ЦК КПСС. Однако относительное сырьевое благополучие не заканчивалось: цены на нефть держались на высоком уровне (пик пришелся на 1982 год – 40 долларов за баррель, в 9,2 раза выше, чем в 1973 году), энергоносители составляли в 1980 году 67 % экспорта Советского Союза в страны ОЭСР, а сам физический объем экспорта нефти за 1970–1980 годы вырос на 62 %.
В 1980-м умер «отец» захлебнувшейся еще в 1968 году экономической реформы Алексей Косыгин. Система дряхлела вместе с вождями. Лабораторию, в которой работал Гайдар, отвлекли от исследований братских экономических опытов на сизифов труд написания и многократного редактирования книги нового предсовмина Союза, который на самом деле был очень старым, – Николая Тихонова, 75 лет от роду. Казалось, время оцепенело, а молодые экономисты обречены играть в бисер – кто с математическими формулами, а кто с эзоповым языком.
В январе 1981 года в должность вступил 40-й президент США Рональд Рейган. Он был категорическим противником вмешательства государства в экономику. Советский Союз был для него примером разрушительного действия пагубной самонадеянности экономистов – сторонников государственных интервенций. Однажды он рассказал председателю Федеральной резервной системы Алану Гринспену анекдот. Парад на Красной площади. Впереди чеканят шаг элитные подразделения. За ними идут современные танки и артиллерия. Следом – внушающие ужас ядерные ракеты. А вот окончание анекдота в пересказе самого Гринспена по прозвищу Маэстро: «За ракетами плетутся шесть или семь человек в гражданской одежде неряшливого вида. К Брежневу подбегает помощник и начинает торопливо извиняться: „Товарищ генеральный секретарь, прошу прощения, я понятия не имею, кто эти люди и как они попали на военный парад!“ – „Не волнуйтесь, товарищ, – отвечает Брежнев. – Это наши экономисты – самое грозное оружие. Вы и представить себе не можете, какие разрушения они способны причинить“».
В декабрьском номере за 1981 год ленинградского журнала «Аврора», в котором отмечалось, как и в любом другом издании в СССР, 75-летие дорогого Леонида Ильича, была опубликована, причем по странному стечению обстоятельств именно на 75-й странице, подборка коротких рассказов известного прежде всего своими детскими книгами писателя Виктора Голявкина. Рассказики, скорее даже анекдоты, были в чем-то подражанием Хармсу, в чем-то – Борхесу. Один из них назывался «Юбилейная речь»: «Позавчера я услышал, что он скончался. Сообщение сделала моя дочка, любившая пошутить. Я, не скрою, почувствовал радость и гордость за нашего друга-товарища. – Наконец-то! – воскликнул я. – Он займет свое место в литературе!
