Женщина и война не совместимы. Но в редких случаях вселенная не оставляет ей выбора.

Для моих подруг воспоминания о далеком карамельном детстве обычно связаны с летней безмятежностью, походами с папами в кино и зоопарк, счастьем. Я свое детство помню смутно. В памяти скомканным ворохом полуистлевшего тряпья перемешались черно-белые обрывки семейной хроники, равнодушие родителей, скучные школьные коридоры, вечно пасмурное небо за грязными окнами. Иногда в мутных снах о детстве, словно древние утопленники, всплывали образы полузабытых предметов, которыми пользовалась моя семья, – будто идолы на языческом алтаре. Им мое застрявшее в прошлом подсознание заставляло постоянно отдавать дань уважения. Конечно, в наказание – чтобы я никогда не забывала о своем детстве и до конца жизни тащила хвост незаслуженных обид.

Таким запомнившимся предметом была старенькая диванная подушка в шелковом чехле – потертая, обтрепанная по краям. С обратной стороны чехол застегивался на железные кнопочки, проржавевшие от стирок. А на лицевой стороне золотыми и красными нитями по синему шелку были вышиты сцены из жизни японской знати. Я запомнила красочные кимоно дам с черными высокими прическами, сад камней, пагоды среди деревьев, чаепитие в беседке, бумажные зонтики, ажурные мостики. Я очень любила смотреть на золотые деревья с розовыми цветами и представляла, как лепестки медленно опадают на золотую траву. Дедушка говорил, что это сакура, японская вишня.

Подушка со временем истрепалась, золотые нити вылезли клочьями, наряды дам потускнели. Но время от времени, из года в год, мне снился один и тот же сон: цветущая сакура сбрасывала ярко-розовые лепестки, которые бесконечно долго парили в воздухе под мелодичный зов колокольчиков. Падающих лепестков становилось так много, что я уже не видела за ними ни мостиков, ни пагод, ни японцев, пьющих вечный чай в своих прозрачных беседках, ни сада камней. Было очень красиво. Но как-то тревожно и томительно делалось на душе. Что я забыла в зачарованном саду, где давно остановилось время? Откуда взялись тысячи неестественно розовых лепестков? Когда ощущение неясной тревоги делалось невыносимым и окончательно разрушало течение сна, я неизменно проваливалась в забытье. А утром вспоминала обрывки сна и думала о том, что ненавижу цветы сакуры, кимоно, бумажные зонтики и весь японский антураж с экзотическими традициями и нарисованной красотой.

Я повзрослела. Необъяснимая ненависть переросла в насмешливое презрение ко всему восточному и стала моим постоянным спутником. Я никогда не покупала восточные сувениры, не смотрела фильмы китайских и японских кинематографистов, не заходила в китайские и японские лавки. Я не восхищалась традициями и чудесами Поднебесной или Страны восходящего солнца, я даже не верила в эти чудеса. И так было до тех пор, пока жизнь не подвела меня, как поводырь слепого нищего, к одному событию, с которого все и началось…

…Их было двое. Один худой и высокий, другой коренастый, плотный. Они вышли из-под арки ворот, словно материализовались ниоткуда, и угрожающе встали перед ней. Молча. Где-то безумно далеко, в бездонно черном ночном небе, слабо поблескивали звезды, остроносый месяц ничего не освещал, и только одинокий фонарь на углу улицы обозначил силуэты этих двоих. Кто они? Что хотят? Судя по их напряженным позам – точно не проводить домой. Может, им сразу отдать сумку с деньгами и документами? А, может, им нужна совсем не сумка, а она сама?

Все эти мысли за одну секунду пронеслись в Асиной голове, возникло четкое понимание, что спасения не будет. И тогда она, не раздумывая, резким движением отбросила сумку назад и, чуть согнувшись, со всей силы нанесла правой ногой удар коренастому в пах. Это случилось молниеносно, почти без звука. Коренастый крякнул и согнулся, его удивленное лицо наклонилось к выброшенному вверх Асиному колену, руками она со всей силы надавила на стриженый затылок, придав ускорение. Коренастый как-то странно расслабился и некрасиво завалился набок, раскинув руки. Кажется, она ему сломала нос. Болевой шок.

– Ах ты с-сука!

Худой зашипел и выхватил нож, тонкое лезвие блеснуло в неверном свете фонаря. Но, пока он замахивался, невысокая Ася молнией кинулась ему под руку и вонзила сложенный кулачок в яремную впадину. Лезвие скользнуло по ее плечу, нож полетел на землю, худой схватился за горло и начал ртом ловить воздух, глаза его вылезли из орбит. «Я повредила ему трахею», – равнодушно подумала Ася, наблюдая, как он осаживается на грязный асфальт. Тело его задергалось, и скоро он затих.

Ася оглянулась, нашла сумку, подняла, спокойно отряхнула от пыли. Адреналин схлынул, вместо него накатила паника. «Я их убила? Где я, что это за улица?» Женщина растерянно оглянулась, понимая, что никогда не видела этого странного полуслепого фонаря. Ей стало страшно – так страшно, как бывает только перед смертью, и в этот момент реальность поплыла, стала скручиваться в тугую черную воронку. Ася проснулась.

В комнате было очень тихо. И тепло. На стене тикали часы, но их она давно не слышала. Рядом спал, чуть посапывая, Глеб. Сквозь задернутые гардины пробивалась узкая полоска света от включенной на крыльце лампочки. Сердце бешено колотилось. Ася прижала руки к щекам – пальцы оказались ледяными. «Надо выпить горячего чаю». Осторожно, стараясь не разбудить мужа, она сползла с кровати. С трудом нашарив ногами тапки с помпонами, сунула в них ступни и побрела на кухню.

Яркий свет и бодро зашумевший чайник разогнали ночных химер, подняли настроение. Ася заварила чай, села за стол и обхватила ладонями чашку. «Что со мной происходит? Это уже не первый кошмар, в котором я убиваю. Значит, я готова убивать и в жизни? А если я себя уже не контролирую? Во мне живет чудовище, которое вот-вот вырвется наружу и натворит настоящих бед! Надо с этим что-то делать. Но что? А с чего вообще все началось? Как я такой стала? Зачем научилась войне?»

Ася задумалась, мысли унесли ее в далекое прошлое – в тот самый первый раз, когда мир по-настоящему повернулся к ней своей темной стороной.

Первые восемь лет своей жизни Ася прожила в любви и заботе, под крылом бабушки с дедушкой. Но этого было слишком мало, чтобы научиться жить. К тому же, она оказалась крайне проблемным ребенком. Ее чувствительность долгое время – лет до пяти – оставалась потрясающей. Она постоянно видела сны, которые были реальнее любой реальности, в ее незащищенную душу врывались призраки и оборотни, она кричала от ужаса по ночам. Бабушка ходила в церковь, приглашала гадалок и целительниц, они выливали на воске испуг, якобы от соседской собаки. Но ничего не помогало. И со взрослыми оказалась полная несуразица – маленькая Ася могла читать их мысли, начинала думать, как они. Ее это озадачивало, девочка не понимала, почему взрослые так подавлены и удручены, почему так несчастны. Иногда своими взрослыми высказываниями Ася до слез пугала бабушку, которая записывала ее слова в дневник и называла внучку ребенком из будущего.

Родители так не думали – они были рады от дочери избавиться. Любой приезд Аси к ним, даже на время, они считали катастрофой: их маленькая дочь была непослушна, болезненна, любопытна и своенравна. А потом бабушка умерла. И девочку пришлось забрать родителям.

Асина семья была очень обеспеченной.

Отец – управляющий главного банка города, человек известный и очень уважаемый. Мать – красавица Анфиса Третьякова, известная театральная актриса, ведущая телепередач и просто очаровательная женщина – всегда была в центре внимания публики. Местный бомонд ее обожал. Конечно, воспитанием дочери она не занималась – приглашались гувернантки и репетиторы. Поэтому Ася росла не по возрасту умненькой и начитанной. А вот с материнской любовью ей не повезло. Эгоистичная Анфиса не терпела рядом с собой других женщин и расстроилась, когда родила дочь. А вдруг она вырастет хорошенькой, вдруг на нее начнут обращать внимание, как в сказке про Белоснежку? Богатое воображение Анфисы уже рисовало ужасающие картины.