Вот так, вздрагивая от незнакомых углов, силуэтов чужой обстановки и ужасающей собственной тени в огромном чепце, я кое-как добралась до первого этажа.
Вовремя, как всегда.
Только я шагнула к нужному мне коридору, где находился треклятый кабинет эрда, как со стороны кухни послышалась пыхтение и молчаливая возня. Я тихо отступала к стене, пока не упёрлась в деревянную перегородку, оказавшуюся циклопического размера часами.
– Ты что здесь делаешь, гнилая башка? – яростное шипение пронзило по-ночному безмятежный холл, и я так сильно вжалась в массивное тело часов, что рисковала в них раствориться. В двух шагах от меня появилась ночная нимфа в целомудренном белом платье. – К молодому хозяину идёшь?
– Да куда ты-то, прёшь, *непереводимый фольклор* старая? – оттолкнула её с дороги вторая воздушная фея, очевидно, любви.
– Ах ты…! – тень на стене качнулась вперёд, и кто-то из них шёпотом завизжал.
Слава Кеплеру[7], они не про мою душу… И если это сейчас был расплавленный воск, то это, безусловно, было жестоко.
Шум и сдавленное оханье приближались ко мне, и я вжалась в часы ещё сильнее. Их стенка, которой касались мои лопатки, неожиданно поддалась, впуская меня в тесную, тёмную полость часового шкафа, и беззвучно за мной затворилась.
Здоровья тебе, Пахрачёв! Ведь спала бы сейчас спокойно в своей постели, мечтала бы о чём-нибудь… обычном, даже вспомнить сейчас не могу, о чём, потому что нЕкогда: глаза горят, чепец дыбом, руки дрожат – экшен!
– Патлы свои расчеши сначала, да отмойся, замарашка! В спальни шастаешь, а щёлоком мыться не научилась! – свистящим шёпотом обвиняла одна жаждущая любви тень съёжившуюся другую, закрывающую грудь руками. – Как он тебя взашей не выгонит только?
Пострадавшая вцепилась сопернице то ли в лицо, то ли в волосы, из часов не слишком было понятно. Обе свечи, слава богу, тут же погасли, сохраняя моё инкогнито, а служанки продолжали молча вырывать друг другу доступные конечности, попутно натыкаясь на стены и мебель. Только бы до меня не добрались, честное слово.
На перекрёстке любви в доме эрда появилось ещё одно световое пятно. Оно приблизилось к схватке и с тихим, но пробирающим до костей:
– Мерзавки! Нужники мыть отправлю! Обеих! Вон пошли, куры! – отхлестала их какой-то тряпкой и погнала из холла прочь, оставив меня, наконец, в одну. В часах…
Сдаётся мне, это была экономка. Прекрасная женщина, долгих лет и ей тоже.
В это увлекательное мгновение часы сделали над моей головой протяжное и басовитое «Боуммм» (кто был когда-нибудь в часах, тот поймёт), отчего я на пару минут перестала не то что слышать, а ещё видеть, чувствовать и дышать. У меня даже слёзы из глаз потекли, а зубы ещё некоторое время, звенели.
Часы отметили или четверть, или половину часа, а это значило, что время бежало, как горный поток.
Я утёрла глаза рукавом и толкнула впустившую меня внутрь панель, и… ничего не произошло. То есть, вообще ничего. Я толкнула ещё раз, и ещё, часы покачнулись, и огромные гири ударили друг о друга. Я привалилась к задней стене спиной и закрыла глаза, пытаясь унять панику.
Теперь, когда ничто и никто не мешал мне красть у мужа окуляр, я оказалась заперта в часовом шкафу, буквально в шаге от цели! Как несправедлива судьба! Именно тогда мне стоило бы подумать об этом посерьёзней. Но я была одержима мужниной трубой и очень хотела домой. Поэтому, когда задняя стенка за моей спиной покачнулась, я обрадовалась, а не напугалась. Сдвинувшаяся внутрь задняя стенка зияла внутрь дома чёрным провалом, откуда тянуло ледяным сквозняком и страшными тайнами…
Нахлобучив поглубже чепец на горящие от волнения уши и выставив перед собой отмычку, как единственную защиту, я шагнула в проём. Темно было не то что, как в космосе… В космосе, если есть поверхность, значит она может отражать свет даже очень удалённых звёзд, а тут отражать было нечего. Поэтому тут было темно, как… в месте, известном даже астрономам, что решимости и энтузиазма никак мне не прибавило.
Проход был широким и, судя по размерам часов, через которые я сюда попала, я очутилась в заднице домозавра. Как минимум.
Идти было страшно и холодно. Изредка мимо меня, пищА, пробегали мыши. Шаге на тридцатом примерно, когда я оступилась и чуть не потеряла направление, в руке моей тускло засветилась отмычка. Наверное, от страха за меня. Но мне от этого совсем не сделалось легче.
Если до этого я просто шла вперёд, то теперь точно знала, что конца и надежды у этого пути нет. И это было действительно страшно. Я стояла одна в тёмном, абсолютно квадратном коридоре, и впереди и сзади была кромешная тьма, и только я и крошечный островок тусклого, розоватого света среди неё.
– Чтоб тебе кошмары не снились никогда, Пахрачёв, а только одни розовые пони! Вечно! – осторожно двигаясь дальше, проклинала я своего аспиранта, припёршего из Саян мне эту чёртову трубу, – Думай, давай, как меня вытаскивать отсюда, паразит!
Коридор был рабочим, это точно. Кости под моими ногами не хрустели, пауки на чепец не сыпались, в целом было свежо, но депрессивно. Поэтому я ускорилась, прибавив шагу.
К тому моменту, когда я начала подвывать от ужаса, как порядочное привидение, коридор сделал приметный аппендикс вправо, и я решилась тут выйти. Потому что из вариантов: продолжить путь тем же маршрутом и прийти в известное место, которым заканчиваются любые кишки, или эвакуироваться в неизвестное, я, не раздумывая, выбрала второе.
Я осторожно тряхнула палочку-отмычку, чтобы она погасла, и та меня поняла. Великий телескоп! Это почему-то работает! Я тряхнула её ещё раз, и она снова зажглась! Приятная вещица. Сразу мне эти загогулины понравились.
Дверь в неизвестную комнату открылась подозрительно легко и бесшумно. Не то что бы я до этого не боялась, но теперь напугалась совсем: сердце опять подскочило к самому горлу, руки покрылись мурашками и вспотели, а уши замерзли… Но вариантов особенно не было, поэтому я шагнула вперёд. После ста тринадцати шагов в тоннеле во тьме, это помещение показалось мне светлым и по-человечески прекрасным. Тут было уютно, не то что в ледяном, каменном коридоре. По левую руку от меня, у окна, легко различимые в темноте, стояли два кресла и маленький стол, накрытый огромным листом бумаги. Это было понятно по скручивающимся в рулон, свисающим краям. Справа, так близко, что я касалась её подолом, раскинулась широкая кровать и на ней кто-то дышал…
Надо было идти в тоннеле и дальше… – обречённо мелькнуло в голове. Я осторожно шагнула к двери, чтобы незамеченной выбраться наружу и не успела дойти до неё всего метра два.
– Бри? Это ты? Ты пришла… – промолвила темнота голосом моего недобитого мужа, эрда Тааля. И он драматично добавил: – Спасительница…
Я замерла, соображая: этот болезненный укол в грудь, он от страха? Или от бессовестного распутства супруга в мою, между прочим, брачную ночь! Скорее всего, от того, и от другого, конечно. В общем, ужас и возмущение сковали меня. Я, оглушённая переживаниями, отстранённо подумала, что всё-таки любые кишки кончаются задницей, и, наверное, надо срочно что-то предпринять. Но пошевелиться по-прежнему не могла. Хотелось противоречивого: бежать, любви и плакать. Поэтому я просто стояла и чего-то ждала. Идиотизм был лично мне не свойственен, поэтому я со сдержанным любопытством наблюдала за развитием событий и молчала.
– Иди же ко мне! Я один тут совсем, – муж протянул ко мне руку с постели, и добавил трагическим шёпотом: – умираю… кажется.
И тут меня отпустило. Умирает он, видите ли! А раз умирает, пусть делает это интенсивней. Ему доктор вообще на месяц целибат прописал. Надо было ему ещё рецепт какого-нибудь бромо-содержащего питья стребовать, а то он вон как руки к незнакомым чепцам тянет, и это, заметьте, не мадам Любовница Николь! Почему-то драка вокруг часов меня так не впечатлила, как эта просьба о помощи умирающему, у постели самого умирающего.
