В отношении массовой культуры в российском обществе существует стойкое предубеждение, заключающееся в том, что современная массовая культура имеет зарубежное, точнее – западное происхождение. Еще чаще утверждается, что вся современная массовая культура порождена США и распространяется по миру Голливудом. В советское время выражение «массовая культура», как правило, сопровождалось постоянным эпитетом «буржуазная». Во всех этих представлениях содержится немалая доля истины. Немалая, но далеко не вся истина.

Главное заблуждение относительно массовой культуры заключается, во-первых, в том, что она возникла не в ХХ веке, а была и есть в каждой национальной или этнической культуре изначально, а это значит, что в каждой культуре есть свои предпосылки для становления, развития и сохранения своеобразной массовой культуры. В то же время это означает, что массовая культура органически присуща человеческой культуре вообще и является ее неотъемлемой составляющей во все времена, начиная с доисторических и кончая текущей современностью.

Во-вторых, истоки массовой культуры не могут иметь какое-то однозначное этнонациональное или региональное (например, американское или западноевропейское) происхождение, что не исключает преимущественных влияний той или иной национальной культуры на развитие массовой культуры в разные культурно-исторические эпохи. Например, одним из первых феноменов массовой культуры, имевших всемирно-историческое значение, была эллинистическая литература, и прежде всего эллинистический роман (от «Дафниса и Хлои» Лонга и «Эфиопики» Гелиодора до «Золотого осла» Апулея). Позднее такую же роль сыграла европейская новелла Возрождения; еще позже – западноевропейский плутовской роман. Затем на историческую сцену пришел исторический роман – плод западноевропейского романтизма (В. Скотт, В. Гюго, А. Дюма и др.)…

В-третьих, массовая культура не может считаться продуктом какой-то одной общественно-исторической формации (например, капиталистической), но в рамках любой из них (в том числе и социалистической) находит свои специфические формы репрезентации – доиндустриальные, индустриальные и постиндустриальные. И каждая конкретно-исторически обусловленная форма массовой культуры имеет потенциал глобального распространения – с учетом этнонациональной и региональной специфики. Например, дворянская массовая культура во Франции XVII и в России XVIII веков, при всей зависимости русской дворянской культуры от французской, во многом отличались друг от друга – и в социально-политическом, и в художественно-поэтическом отношении. Отличался и культурно-исторический контекст развития и распространения дворянского масскульта во Франции и в России.

Итак, массовая культура существовала всегда, но исторически менялась, приобретая в каждую культурную эпоху свои специфические (структурно-функциональные) черты – вместе с изменением представлений о массах и культуре, о типах социокультурной идентичности, о степени сплоченности социально-психологических общностей и формах интегрированности / дифференцированности культур. А эти представления – с древнейших времен вплоть до современности – менялись постоянно и довольно радикально, сохраняя при этом и общие свойства массовой культуры.

Общими (метаисторическими) функциями масскульта во все культурные эпохи остаются одни и те же: общеинтересность содержания, доступность (клишированность, формульность1) изложения, динамизм тематического развития, универсальность и простота жанров, увлекательность восприятия массовым реципиентом, установка на развлечение и психологическую разрядку потребителей как самоцель. И как результат – максимально широкая распространенность текстов масскульта среди носителей данной (этнической, национальной или региональной) культуры на всех ее уровнях. Речь идет о том, что одни и те же тексты массовой культуры могут быть по-своему востребованы как широкими и непритязательными массами из «низов» общества, так и представителями социальной и культурной элиты, будучи интерпретированы и оценены по-разному, даже взаимоисключающим образом. Например, ранние рассказы М. Горького прочитывались разными представителями современной ему культуры то как неоромантические и символистские произведения, то как социальный реализм, граничащий с натурализмом. И для того, и для другого подобная интерпретация имела основание.

Массовая культура выделилась из традиционной («народной») культуры и всегда, в той или иной мере, сохраняла с ней связь. В различных этнонациональных культурах степень близости к народной культуре и формы ее воплощения – различны. Чем дольше исторически сохраняется в массовом употреблении традиционная («народная») культура, тем теснее с ней в дальнейшем связи у данной национальной разновидности масскульта (проявляющиеся в своеобразном фольклоризме, тематизме, метафоризме, морализме и популизме).

Так, в истории русской культуры обращение к народной сказке2 выполняло различные художественные, идеологические и патриотические функции, исторически трансформировавшиеся почти до неузнаваемости. Достаточно упомянуть «Повесть о Петре и Февронии» Ермолая-Еразма, «Пересмешник» М. Чулкова и «Русские сказки» В. Левшина, «Сказки» А. Пушкина и «Сказки» М. Салтыкова-Щедрина, русские народные сказки в переложении А.Н. Толстого и «Уральские сказы» П. Бажова. При всем принципиальном различии этих разнородных текстов в них узнается именно русская фольклорная сказка.

Однако заметна здесь и общая всемирно-историческая тенденция – убывание прямой связи массовой культуры с фольклором и традиционной культурой; при этом отношения масскульта с архаикой, мифологией, ритуалом и т.п. в различных формах сохраняются в дальнейшем и носят циклический характер. В результате утрачиваются текстуальные связи массовой культуры с фольклором и мифологией, но остаются структурно-функциональные связи с архаическими компонентами культуры (мифом, ритуалом, традициями смеховой культуры, фольклорными жанрами и образами, сюжетными компонентами содержания) как глубинными структурами текстов масскульта.

В этом отношении показательно, что структурные мотивы и сюжетные формулы, открытые и обобщенные В.Я. Проппом в его работах «Морфология волшебной сказки»3, «Исторические корни волшебной сказки»4 и «Русская сказка», применимы не только к фольклорным текстам, но и к текстам массовой культуры (текущей беллетристике, приключенческим и детективным романам, а в ХХ веке – к фильмам и телесериалам, мюзиклам, комиксам и т.п.).

Каждая разновидность массовой культуры – в той или иной мере – сохраняет свою этнонациональную и цивилизационную идентичность, что обеспечивает ее массовую узнаваемость и востребованность всем населением данной страны в определенный исторический период. Однако этнонациональная (шире – локальная) идентичность массовой культуры сохраняется в контексте чужих культур в качестве «этники», т.е. своего рода мотивно-тематической экзотики, которая, сама по себе, может представлять не только познавательный, но и развлекательный интерес. Уже в «Молении» Даниила Заточника (рубеж XII–XIII веков) серьезные размышления о природе власти и подчинения «разбавляются» не только библейскими цитатами, но и почти скоморошьим балагурством, пересыпаются ходячими пословицами и поговорками, демонстрирующими не только книжную, но и житейскую мудрость просителя, своими корнями связанного с народной средой.

На протяжении XIX века роль «этнической экзотики» играли ранние произведения Гоголя, связанные с малороссийским колоритом («Вечера на хуторе близ Диканьки», «Миргород») и более поздние украинские повести и рассказы Марко Вовчок; таковы, к примеру, кавказские мотивы у Пушкина, Лермонтова, Л. Толстого; цыганские мотивы у Пушкина, Л. Толстого, Достоевского, Горького. А в ХХ веке аналогичную роль выполняют индийские и китайские фильмы, бразильские и мексиканские сериалы, аргентинская и кубинская танцевальная музыка, афроамериканский джаз, неаполитанские песни и т.п.