И еще, – таинственно зашептал Сеня, – Я так думаю, что не человек он.

И кто же, если не человек? – заинтересовался Баширов, – Пришелец?

– Насчет пришельца не знаю, судить не берусь, я в тарелки эти и в зеленых человечков не верю. Но ты не смейся. Я на зоне разных людей видел: и душегубов, и воров разной масти, и больных придурков среди них хватало. Но все они были люди. А Тунгус, он не человек, – убежденно твердил Сеня.

– Заладил, – всматриваясь в тускло поблескивающую в темноте гладь тихо журчащей реки, – буркнул подполковник, – кто же он, по-твоему?

– Я думаю, в нем дьявол сидит. Не поверишь, только вспомню его, у меня кровь стынет, волосы на голове подымаются. Он, как зверь, сразу, что не так чуял, будто шептал ему кто. И веришь, нет, глянет на тебя и все твои мысли читает. Жуть. Все, кого я знал, боялись его больше смерти, как парализованные были. Так о чем я говорил? Про нож значит. Нож тот у Тунгуса волшебный был.

– Что? – резко повернулся к нему, едва не захлебнувшись горячим кофе, Баширов, – как это волшебный?

– А вот так! Ты, начальник, насмешки не строй. Волшебный он и есть. Сейчас расскажу. – Он снова пугливо оглянулся. – Зашел я как-то к Тунгусу, а он спит, а рядышком на табуретке нож его лежит. Я говорил тебе, что нож тот красоты редкостной, я сроду таких не видел. Лезвие длинное, черное, блестящее, холодом отдает. Блестит как зеркало, а в нем ничего не отражается. И в глубине его искорки холодные такие пробегают. Очень мне захотелось потрогать его. Я и погладил лезвие пальцем. Что со мной было, словом не передашь. Все тело судорогой скрутило, что даже язык отнялся, таким холодом леденящим понесло на меня. И поверишь, палец не могу оторвать от ножа, точно примерз палец.

– Так уж и примерз? – с интересом слушал Баширов. – Ох уж мне урки эти с их народным творчеством. Как навыдумывают, куда там писакам разным, – невольно подумал он.

– И тут нож сам повернулся, как змея, какая, и шасть меня по пальцу!

– Это как же сам? – с любопытством повернулся к нему подполковник.

– А вот так! Дрогнул, как живой, шевельнулся и чирк меня по пальцу. Ей богу! – и Сеня перекрестился на луну Кровь так ручьем и хлынула, словно жизнь из меня потоком потекла. Ох, заорал же я! В глазах потемнело, и я грохнулся прямо на пол, башкой о стол грохнулся. Очнулся – Тунгус надо мной стоит, нож у него в руках, а в глазах смерть. Меня от страха тут же на пол стошнило. А он внимательно, холодно так смотрит на мне в глаза.

– Никогда так больше не делай, – говорит, – Палец покажи!

Я руку хотел поднять – не могу! Ни руки, ни плеча не чувствую, и боль такая, что хуже зубной, тупая. Озноб от нее, аж трясти начало. Тунгус меня на койку перенес, сам на табуретку сел и снова смотрит, хорошо смотрит, по-доброму. И поверь, в первый раз что-то человеческое в нем проглянуло. Он меня одеялом укрыл, а сам ушел.

– Он что отравленный был, нож этот? – полюбопытствовал Баширов.

– Волшебный он был, колдовской. – упрямо набычился Сеня.

– Ну, хорошо, колдовской и колдовской, ты рассказывай. Сроду такого не слышал, – успокоил его подполковник.

– Тунгус ушел, а я от ранки той чуть не помер. Боль терзала такая, что всю ночь спать не мог, плакать сил не было, и, поверишь, болело все сильнее и сильнее. Мне ребята мазей всяких нанесли, врачиху вызвали. Она: «Ампутировать нужно палец, у вас заражение. Страшно запущено. Когда порезались?

Я ей: «Вчера к вечеру». А она бровки выщипанные подняла: «Вы мне не лгите. Ране этой не меньше месяца, нагноение началось. Немедленно в больницу». И уплыла важная такая, в халате белом. Я ей вслед гляжу, и мне стало казаться, что легче отрубить топором тот палец, чем терпеть все это. Бинт разматываю – а там вместо пореза рана до кости, мясо гнилое, кость торчит, и смердит невыносимо. Сижу, плачу. Палец совсем невыносимо разболелся, словно иголки ледяные под ноготь загоняют, аж до сердца достает. И, поверишь, рана на моих глазах больше стала. Тут тень от окна упала. Гляжу: Тунгус в дверях.

– Покажи рану, говорит.

– Какое там покажи! Я ж дернуться не могу, только плачу. А у него глаза ясные, живые, человеческие, и вроде улыбаются. Он наклонился надо мной и грустно так: «Бедный маленький человечек! Печать смерти на тебе, но твой срок еще не наступил, миссия твоя не выполнена, и уйти ты пока не можешь.» Сказал слова эти непонятные и нож свой страшный достал. Я шевельнуться не могу от боли и ужаса. А он рубаху по локоть закатал, и ножом по своей руке чирк! И его кровь прямо мне на палец.

– Себя что ль порезал? – спросил Баширов недоверчиво, – Зачем?

Пожалел он меня, – с гордостью ответил Сеня.

– Ага, пожалел волк кобылу, – недоверчиво усмехнулся подполковник, – Дальше то что?

– Да я как на свет народился. Боль утихла сразу, трясти меня перестало, по всему телу тепло пошло.

– Лекарственная, значит у Тунгуса кровь! – догадался Баширов, – Поймаем, откачивать будем, за валюту продавать. Не знал я, где моя удача! Наконец – то разбогатею. Вот счастье подвалило!

– Не насмешничай, – обиделся Сеня, – говорю что есть, а ты сам решай, что к чему. Мы милицейских институтов не кончали. Только как кровь его горячая на мой бедный палец капнула, мне так спокойно, так уютно стало, что я не заметил, как уснул. Просыпаюсь, а боли нет, рука будто и не болела, и в теле легкость такая, хоть пляши. На месте раны кожица новая, розовая, чистая, как у младенца. Шрама не осталось. Темно тут, а то я бы показал.

– А Тунгус?

– Что Тунгус? Я его после этого не видел. Ушел он, как сквозь землю провалился. Да, я его спросил перед тем, как он кровь свою для меня пролил.

– Я, – говорю, – умру?

А он мне задумчиво так, по-человечески: Умрешь, но не от моего ножа. Твоя смерть в тебе сидит уже. От болезни умрешь.

Выходит, он тогда знал, что рак у меня. Откуда, спрашивается, знал? А ты говоришь – выдумки.

– Он тебя, выходит, спас, а ты вот сдаешь его, – ляпнул, не подумав, Баширов.

Сеня молчал.

– Оправдываться не буду, на священника ты мало похож. Обидел ты меня. Сказал же, я долг отдаю. Опять же я говорил тебе, что не человек он.

И с чувством добавил: Я, может, человечество спасаю, а ты из меня стукача делаешь.

Ева снова хрипло заворчала. Через мгновение она со злобным лаем бросилась в темноту. Кто-то большой и мощный бежал в сторону леса, затрещали кусты под тяжелой поступью. Зловеще ухнул и захохотал филин.

– Да лось это, – успокаивающе сказал Баширов, – Много их здесь развелось.

Ева вернулась, улеглась на траве, вывалив розовый влажный язык тяжело дыша.

– Я вот сейчас сижу здесь. Вам про него рассказываю, а мне все кажется, будто он где-то рядом притаился, слушает все и усмехается, – человечек пугливо оглянулся и передернул плечами.

– Аминь, – задумчиво сказал подполковник.

С этими мыслями он свистнул Еву, сел в машину и уехал.

– Все это полный дебилеж! – думал Баширов, вглядываясь в несущуюся навстречу дорогу, – Сумасшедший дом. Спятивший от страха миллионер, волшебный нож, человеколюбивый маньяк, убийца и колдун в одном лице. Куда, спрашивается, на какую полку ставить любимый Уголовный кодекс?

На стекло брызнули капли дождя. Громыхнул гром. Не дай бог застанет дождь, дорогу развезет, попробуй, выберись отсюда, даром, что город рукой подать. Он переключил скорость, поехал быстрее, хоть и не любил быстрой езды, и вообще машину не любил, потому без шофера был как без рук. Сашка удивится, обнаружив, что начальник куда-то ездил, но не спросит ничего. Умный парень, и жить хочет, вот и не лезет в то, что его не касается. А он, Баширов, тоже жить хочет. И потому вам, господа, с панталыку меня не сбить. Как говорил героический Глеб Жеглов: «Убийца должен сидеть в тюрьме!» Вот этого золотого правила и будет придерживаться в своей правоохранительной деятельности не совсем идеальный, а, если честно, то совсем даже не идеальный страж закона и порядка, подполковник милиции Баширов. Только кто он, этот загадочный Тунгус, и где ж его, страшного нашего, искать? Трескотни вокруг него много, а самого главного как не было, так и нет. Ни имени, ни Фамилии, ни примет, ни укоряющих свидетелей в глазах. Он, если честно, не очень удивится, если Тунгус этот бабой, например, окажется. Голым его никто не видел, усы и бороду даже Тамара Федоровна может приклеить. Голос тоже не при чем. Высокий, тонкий. Сила и у бабы может быть неплохая. Вон, какие ядра толкают, штанги поднимают, стреляют не хуже мужиков. И это все вместо того, чтобы детей рожать и суп мужику варить. А мы удивляемся, откуда Тунгусы берутся. Бабы виноваты. Баба он или мужик, а найти надо. Потому как, если он в его районе залег, где гарантии, что в один прекрасный день Тунгус этот или Тунгусиха не решат спасать мир ценой его, Баширова, жизни и крови. А это еще один очень серьезный аргумент в борьбе с мировым злом.