Ася и вовсе с открытым ртом замирает.

– А шо… – тетя Света с подбором слов теряется. – Шо это вообще за перемены, я не понимаю? Зачем? Шо ты натворила?

– Вот захотелось.

– Угу, – произносит та скептически, упирая кулаки в бока. – Сомневаюсь, шо Андрею Николаевичу эти перемены по душе придутся, – откровенно, но вместе с тем взволнованно. – Батьку… Ну, черная же… Нет, не совсем плохо. Не плачь.

– Я не плачу.

Наоборот, улыбаюсь. Мне как-то смешно от такой реакции. Представляю, что Рейнер скажет, и смеюсь.

– Непривычно-то как… Аська, чего застыла, етить твою мать?! Тесто само себя не раскатает! Андрей Николаевич вернется злой и голодный, я ему тебя скормлю!

– Да ему, вроде как, без меня есть, кого сожрать, – фыркает Ася, продолжая коситься в мою сторону. – Представляю… Сейчас закончу и голодной спать пойду. Ну, его на фиг. Еще попаду под горячую руку… Куклу испортили…

– Ты сейчас мне под горячую руку попадешь. Как тресну – в голове загудит! Штрудлями займись, баламутка проклятая!

Схватив из вазы яблоко, молча покидаю кухню и сразу же поднимаюсь в спальню. Эмоции настолько вымотали, никаких сил не осталось… Ложусь на кровать и, прижимая плод к груди, проваливаюсь в забытье, полное тревожных фантазий.

Просыпаюсь, когда в комнате уже темно. Странно, что Ася не звала на ужин. Впрочем, голода все еще не ощущаю. Бреду в ванную, чтобы умыться, и, взглянув в зеркало, сама своего отражения шугаюсь. Аж за сердце хватаюсь.

Чтобы не видеть себя, склоняюсь, как могу, низко к раковине. Плещу холодной водой в лицо. Рот ополаскиваю. Прижимаю к векам ледяные пальцы. Целенаправленно выравниваю дыхание.

Все будет хорошо.

Вот только, приведя себя в порядок, вернуться в спальню не успеваю. Дверь открывается, и в ванную входит Рейнер. Останавливается напротив, с сердитым прищуром меня разглядывает.

– Зачем ты это сделала?

Не кричит, как ожидала. Но очевидно, что понять не может. Да и привыкнуть ко мне такой сложно, знаю. Будто не я вообще…

– Зачем? – повторяет с нажимом.

Хочу выдать нечто такое злое и дерзкое, но вместо этого вдруг начинаю плакать. Резко срываюсь, сразу с надрывом.

И сама к нему бросаюсь. Подскакивая на носочки, в грудь влетаю.

– Обними… Обними… – кричу, не в силах скрыть боль и отчаяние. Я ими захлебываюсь. – Обними…

И он обнимает. Будто неуверенно, что вовсе не похоже на Рейнера. Должно быть, я в горячечном бреду додумываю.

Ощущая, как Андрей, наконец, крепче сжимает, рыдаю уже до икоты. Размазываю слезы по его идеальной рубашке.

– Я не Барби… Я не Барби… Не кукла… Ненавижу вас всех… И тебя… Тебя больше всех! Слышишь, Рейнер? Я тебя ненавижу, – кричу сквозь слезы и все теснее прижимаюсь, словно в душу ему влезть хочу.

В моей ведь война… Мне больно… Больно…

– Тихо. Я понял уже. Хватит.

– Я вас всех ненавижу… Хуже тебя нет… Нет! Ты грубый, наглый, отвратительный! Я тебя ненавижу, – ногтями шею скребу, как только до нее добираюсь. В кровь разорвать хочу. Как они меня! Как он! – Больше всех тебя ненавижу! Больше всех! Ты, черт возьми, слышишь?

– Слышу, – глухо и сипло отзывается.

– Никогда больше… Я не Барби! Никогда больше не смей меня так называть… Никогда… Что ты молчишь? – теряя остатки самосохранения, яростно бью его по плечам. Я воюю. С ним воюю так, словно, всю жизнь беспрекословно подчиняясь чужой воле, именно к этому готовилась. К войне с ним. – Что ты молчишь? Давай, ударь меня, убей, уничтожь, растопчи… Давай!!! Ненавижу тебя! Ненавижу!

Скручивая мои волосы в жгут, резко дергает назад. Второй ладонью шею ловит. Сжимая, еще дальше толкает, пока взглядами не встречаемся.

Мой надрывный ор обрывается. Только подбородок поймать не могу. Дрожит. Губы одна об другую шлепают, поджать их никак не получается.

– Уймись, твою мать, – чеканит Рейнер свирепо. Крепче стискивает горло. – Иди, умойся.

А я понимаю, что не дойду. Не дойду.

Стою и тупо пялюсь на него. Что понять хочу? Что? Я разбита.

Андрей зло двигает челюстью и грубо матерится. А затем, сгребая меня в охапку, прямо в одежде заталкивает под душ.

Вода ударяет сверху. Режет кожу острыми и холодными струями. Я жмурюсь и уклоняюсь. В поисках укрытия снова ближе к Рейнеру прижимаюсь. Цепляясь пальцами за рубашку, под подбородок ему ныряю.

Он весь напряженный, словно из камня высечен, но позволяет. Обнимать меня больше не хочет. Хорошо, что не отталкивает. Как хорошо…

Вода льет и льет, а мы просто стоим, пропитываясь ею, как жизненно необходимым веществом. Восстанавливая дыхание, зыбкое равновесие устанавливаем.

Андрей двигается, заталкивая меня глубже в кабину. Едва осознаю, что вода больше на нас не течет, вскидываю вверх руки. Приподнимаясь на носочках, висну на Рейнере. В сознании все еще туманится, когда тянусь к нему губами.

Вот только он отстраняется. Нажимая мне на шею, не дает приблизиться.

– Не нравлюсь? – ловлю взгляд.

Должна радоваться. Добилась ведь, чего хотела. Добилась…

– Дурь не неси, – выталкивает так же хрипло, как и я.

– Нравлюсь? Такой?

С этими ужасными черными космами, которые у меня самой вызывают отторжение.

– Нравишься.

Целует. Только прижимается ртом, я его вдыхаю. Жадно глотаю. Силой наполняюсь. Всем телом приникаю. Разбиваюсь и вдавливаюсь.

Не осознаю, как отдаю Рейнеру то, что назад уже никогда не вернуть. Ни через полгода, ни через всю жизнь.

Андрей никак не комментирует то, что через три дня я возвращаюсь к своему натуральному цвету волос. Задерживает взгляд, когда встречаемся во дворе, хмурится, но ничего не говорит. Не подходит, хотя, конечно же, видит, что снова вожусь с цветами. Сворачивает к дому и скрывается внутри. А я, может, чересчур наивная, тешу себя надеждами, что даже если и злится, старается не срываться.

Продолжая заливать почву, в которую посадила луковицы кавказских лилий, не могу не хмуриться.

Что мне делать дальше? Я так запуталась…

Наклоняюсь ниже к земле. Стянутые в хвост волосы спадают через плечо. Ловлю их в фокус и мимолетно радуюсь, что они снова светлые. Да, я, как могу, пытаюсь отстаивать свою поломанную судьбу, но окрашивание явно дало не тот результат, на который рассчитывала. Так странно, черный цвет у меня самой вызвал разительно большее отторжение, чем у Рейнера.

– Оставь это, – вздрагиваю от неожиданности. Задумалась и не услышала, когда он подошел. Выпрямившись, неуверенно застываю. Смотрю настороженно. Не могу определиться с тем, как должна на него реагировать. – Поехали. Развеемся.

– А куда именно?

– На месте узнаешь, – Андрей кивком указывает в сторону черного автомобиля.

Ополаскиваю руки от грязи и неохотно плетусь за ним. Уже на ходу соображаю спросить:

– Может, мне нужно переодеться?

Он останавливается у машины. Оглядывает с головы до ног. А мне вдруг хочется, чтобы шорты были длиннее, а майка – не столь тонкой.

– Нет. Так сойдет, – открывает дверь и жестом подгоняет садиться.

Покорно скольжу в салон. Пока Рейнер обходит автомобиль, сама за ним наблюдаю. Впервые, в «этой жизни», вижу его в простой одежде. Он… Задушено вдыхаю и задерживаю в груди колкий кислород. В футболке и джинсах Андрей выглядит как тот парень, которого я знала пять лет назад. Возмужал, конечно. Хотя, стоит заметить, он всегда был высоким и крепким. Знаю, что каким-то спортом занимался. Не все время на лавочке у подъезда просиживал. А мне порой, когда проходила мимо толпящихся там парней, его прямо-таки не хватало.

Боже, к чему я это вспомнила?

Да… Мне нравилось смотреть на него. И когда он смотрел, тоже нравилось… Это волновало, как я ни старалась игнорировать странные ощущения.

Сейчас в Рейнере появилась зрелая красота. Очень мужественная и… очень притягательная. Но вместе с тем, он стал жестче и суровее. И это гораздо тяжелее принять, чем все остальное.