Все права защищены. Использование произведения или его части без письменного разрешения автора преследуется по закону.

© Гершанова С. Ю., 2022

Олег оказался с ней в лифте вдвоём. Как я её раньше не замечал, подумал удивлённо. Девочка была серьёзная, каштановые завитки выбивались из косичек на висках. Подняла на него глаза – голубые, чистейшие, ресницы длинные, как у ребёнка.

И вдруг у него засосало под ложечкой. Как я её раньше не замечал?

Она вышла на втором этаже, он поехал дальше, на пятый.

И ещё не раз они оказывались у лифта в одно время, будто Судьба сводила.

А она его заметила, выделила каким-то внутренним зрением из весёлой компании подростков.

У них была своя скамейка по дороге к подъезду. Сидели, стояли вокруг, мальчишки, в основном. Две девочки присутствовали. Одна сидела на спинке, другая – в центре, между мальчиками.

Кто-то рассказывал смешную историю под общий хохот. Он стоял с краю, лицом к ней, и смеялся так заразительно, что она улыбнулась невольно.

И узнала в лифте. И каждый раз при встрече опускала глаза, чтобы он не догадался, что ей нравится. Очень.

Когда в очередной раз проходила мимо их компании, он спросил у Милки:

– Кто это, не знаешь? Я её не видел раньше.

– Дочка новой дворничихи. А задаётся, будто принцесса. Я спросила, как зовут, говорит – Люся. Представляешь, ещё одна Людмила во дворе. Но я Милка, это Людка. А она – Люся!

Он с ней так и не заговорил. Пропускал на ступеньках или во дворе, смотрел вслед. Иногда она оборачивалась, чувствуя его взгляд, и улыбалась.

Имя ей очень шло. Он произносил его про себя перед сном протяжно:

– Лю-ю-ся… – Звучало нежно, как музыка.

Или на уроке, совершенно отвлекаясь от того, что происходит в классе:

– Лю-ю-ся…

Очень долго во взрослой жизни, меняя женщин одну за другой, ни к кому не испытывал такой нежности. И никого так не хотелось защищать, неизвестно, от кого и от чего.

Она с детства мечтала стать врачом. Годы шли, а это желание не проходило. Жили с мамой в маленьком городке. Отца в её жизни не существовало. Тихая, послушная, училась хорошо.

Мама Вера была уборщицей в школе, которую сама и окончила. Директор взял, когда встретил на улице беременную.

– Верочка, ты замуж вышла? Что так рано? Ты же хорошо училась, могла в техникум поступить или в институт.

– Не вышла я замуж, Захар Степанович. Бабушка покойная, спасибо, квартиру оставила, а то бы… отец выгнал из дому. На работу никто не берёт, это ж декрет платить!

– Приходи, зачислим техничкой, до родов поработаешь, а там посмотрим.

Так и осталась, школа рядом с домом, всегда можно сбегать, посмотреть, как дочка, и покормить.

Люся, когда подросла, пошла в ту же школу. Все знали, что у неё мама уборщица. Не дразнили, не то ещё было время. Но и в гости никто не звал.

Маленькой, она играла в куклы не в дочки-матери, а во врача и больного ребёнка. И в третьем-четвёртом классе продолжала играть.

В пятом мама Вера начала задумываться – может, и вправду её девочка станет врачом?

Медицинского института в их городке, естественно, не было, отпускать её одну в большой город страшно. В их окружении никто из своего городка не уезжал, институтов не кончали. Считали, высшее образование – блажь. Можно в два раза, а то и больше, заработать, и не сушить мозги за книгами.

И вдруг Люся спит и видит – доктором! Что она, мать-одиночка, могла сделать для своей девочки, такой старательной, умненькой, красивой?

Мыла утром полы в коридоре школы. Директор приходил рано. Остановила его:

– Захар Степанович, можно вас на минутку?

– Что случилось, Верочка?

– Не знаю, что мне с дочкой делать, хочет быть врачом.

– Ну и какие проблемы? Учится хорошо, даже если сразу не поступит, попытается ещё раз. Будет стипендия, общежитие.

– Боюсь её одну отпускать. Она у меня тихая, домашняя.

– Тогда тебе надо переехать в город, где есть мединститут. Лучше в Ленинград. Набирают лимитчиков на стройки, поработаешь – ну, штукатуром какое-то время, дадут жильё. Ты же никакой работы не боишься? А в любом ВУЗе есть подготовительные курсы.

Переехать надо заранее, за год, лучше за два. А ещё лучше устроиться дворником, сразу дадут служебное жильё. И чтобы Люся поработала нянечкой в больнице на каникулах, или лаборанткой в самом институте. Таким преимущество при поступлении.

Я думаю, она у тебя тоже никакой работы не боится. Знаешь, у меня остались друзья в Ленинграде, попрошу, подыщут тебе работу с жильём. Не боишься – одна с ребёнком в чужом городе, ни родных, ни знакомых?

– Родня от меня и так шарахается, знать не хотят, я же без мужа дочку родила. Позор для семьи. А в чужом городе, какой с меня спрос? Дочка и дочка.

Так Вера с Люсей, девятиклассницей, оказались в Питере.

Новая дворничиха была спокойной и приветливой. Не кричала на ребят, как старый дворник:

– Не шумите, мешаете отдыхать людям! Бросаете банки от пива – руки отсохнут до урны донести?

Попросила:

– Не бросайте мусор, мальчики, спина болит, нагибаться.

Не бросали. С ними по-человечески, и они по-человечески.

– Не выражайтесь громко. Тут дети маленькие во дворе, люди пожилые. Неловко.

Не получалось. Мат прочно вошел в словарный запас, его не замечали. Девчонки в их дворовой компании во всём старались походить на ребят, были, что называется, свои в доску. И выпить, и покурить, и с лёгкостью пересыпать речь матом.

Это считалось особым шиком – вот мы какие! Не хуже мальчишек! Их принимали такими, какие есть.

Люся была, как девочка с другой планеты, светлой, чистой, незапятнанной. Ему хотелось драться за неё, защищать от всего мира, баловать, покупать мороженое.

Сказать что-то незначащее, и всё, они знакомы! Можно спросить, откуда приехали. Можно сказать что-то смешное и увидеть, как она улыбается. Можно пригласить в кино, или даже в кафе – у него же есть деньги!

А потом она стала бы его девушкой. И он мог бы обнимать её за плечи, как Андрей с четвёртого этажа обнимает Милку, когда поздним вечером они расходятся по домам. И поцеловать когда-нибудь!

Но он был наркокурьером и не имел права впускать её в свою, полную риска, жизнь.

Был бы театралом и видел «Обыкновенное чудо», мог бы сказать словами юноши-медведя:

– Что ты сделал для любимой?

– Я оставил её…

Когда этот парень проходил мимо их скамейки, они замолкали и смотрели с завистью. Американские джинсы, настоящие, не подделка с рынка, куртка коричневой кожи, не Турция, Греция. Кроссовки Адидас, и сумка Адидас, и бейсболка!

Он жил у них во дворе недавно. Проходил, глядя поверх голов, ни с кем не общался.

А однажды они с Олегом столкнулись перед лифтом, и парень спросил:

– Умеешь держать язык за зубами?

– А нужно?

– Если хочешь хорошо зарабатывать.

– Я готов.

– Зайдём ко мне. Можешь называть меня Сом.

– Тогда уж дядя Сом.

– Хорошо, пусть будет дядя.

Он стал наркокурьером. Работа была, не бей лежачего, – разложить пакетики с наркотиком по закладкам.

Появились первые деньги, можно не просить у родителей на каждую мелочь. И пиво, и водку попробовать.

Компания у них была шумная. Собирались вечером, была гитара, конечно.

И песни – старые блатные, неизвестно, каким образом дошедшие до них, и Окуджава, и Высоцкий.