Когда Широно извлек из сумки письменные принадлежности, я наконец смог приступить к дознанию.
Глава третья
Какой красивый!
1
«Твое любимое блюдо?»
– Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу…
– Котонэ! Котонэ я, мать этого…
– Заявитель! Не сметь перебивать дознавателя!
– Прощения просим…
– Итак, заявитель Мэмору, разносчик тофу с Малого спуска. Ты утверждаешь, что произошло фуккацу, и ты – Котонэ, мать Мэмору, в его теле?
– Да! Да! Так и есть! Вот же подлец…
Кисть слуги порхала над листом рисовой бумаги. О протоколе можно не беспокоиться.
– Сейчас я буду задавать вопросы заявителю. Потом вопросы зададут свидетели. Внимательно слушайте ответы! Если кто-то из присутствующих сочтет, что ответ не соответствует истине, он должен об этом заявить вслух. Всем ясно?
Я обвел взглядом присутствующих. Каждый из свидетелей поспешил ответить поклоном. Кроме Эйта и Асами, присутствовал еще один сосед, горшечник Сэберо. Долговязый, нескладный, усы уныло обвисли; и тело, и лицо Сэберо состояли из углов, торчащих невпопад. Кто угодно предположил бы, что и горшки из его рук выходят кособокие. Нет, горшки радовали глаз приятной округлостью: видел я товар у него во дворе, когда звал Сэберо в свидетели.
Говорят, красивые цветы хороших плодов не приносят. Горшечник служил живым подтверждением того, что у некрасивых цветов с плодами, напротив, все в порядке.
– Ты утверждаешь, – обратился я к хозяину дома, – что твой сын Мэмору тебя убил?
– Убил, мерзавец! Как есть убил!
– Каким способом?
– Утопил, чтоб ему в аду скорпионов в кишки напихали!
– Он сделал это намеренно?
– Ась? Это как?
– Он нарочно тебя утопил или случайно?
– Нарочно, гадюка! Давно избавиться от старухи хотел! Лишний рот, пользы никакой… Это про родную-то мать! Эх, сейчас бы пожевать чего…
Мой желудок откликнулся неподобающим бурчанием.
– Итак, ты утверждаешь, что твой сын утопил тебя, понимая, что делает? Зная о последствиях? О фуккацу? И все равно утопил?
Глазки Мэмору забегали. Вряд ли сын старухи был безумцем, забывшим о фуккацу. С другой стороны, утопил же он мать, раз дух старухи сидит в его теле? Наличие намерения не столь уж важно: факта перерождения это не меняет. И все же этот момент стоит прояснить.
– Что скажешь, Мэмору? Или, если угодно, Котонэ?
Мать без сомнения зла на сына-убийцу. Когда злость застит разум, случайность легко принять за преступный умысел.
– Про фуккацу всем известно, ваша правда, – перерожденец тяжко вздохнул. – Позвал меня этот негодяй на берег реки. Облаками, значит, любоваться. Мы любуемся, а он и саке с собой прихватил. Все мне подливает, щедрый какой! Матушка да матушка, да любимая… Я и захмелела. Он меня подводит к берегу, где самая круча: погляди-ка, мол, какие на том берегу ивы распрекрасные! И назад, назад пятится! А меня уж ноги не держат. Смекнула я, что он замыслил, уцепилась за него, чтоб не упасть. А он с перепугу меня оттолкнул. Ну, я с кручи в воду… А есть у кого-нибудь пирожочек? Да хоть лопух вареный, а?
– Выходит, твой сын столкнул тебя в воду случайно?
– Вроде как случайно. А все одно нарочно! Он моей смерти хотел!
Что ж, похоже на правду.
– Кто-нибудь это видел?
– Что?
– Как вы пили саке, как сын повел тебя к берегу? Как толкнул?
– Не было там ни души! Только я и этот…
Ну да, кто ж такое при свидетелях проделывает?
– Где это произошло?
– Говорю же, на нашей речке. Рядом тут, иначе б не дошла. Там ива приметная, кривая. Валун на собачью башку похож. Как раз между ними, ивой и валуном, этот подлец – лучше б и не рожала его!..
– Достаточно. Я понял. У тебя имеются родственники?
– Родственники? Да откуда у меня родственники? Старая я, родители померли – уж и забыла, когда. Сестра была, брат… Тоже померли. Одна я на всем белом свете!
Мэмору пригорюнился, по-старушечьи подпер сухим кулачком щеку:
– Сынок-убивец? Так он, небось, в аду уже. В аду же, верно? Жена его? Тоже мне родственница! Она ему жена, а не мне. Внучок разве что, Арэта? Больше и нет никого…
Я оглядел собравшихся. Все молчали.
– Верно ли говорит заявитель? У кого-нибудь есть, что возразить?
Асами втянула голову в плечи, уставилась в землю перед собой. Соседи пожали плечами: про невестку и внука верно сказано, а об остальном нам-то откуда знать?
Формальности, да. Пустые формальности.
А для меня – пытка.
Мэмору, злополучный перерожденец, ты совсем не похож на моего отца – отец бы оскорбился, вздумай я вас сравнить. Да я скорее отрезал бы себе язык, чем произнес такое вслух! Асами ничуть не напоминает мою матушку, как и я – малыша Арэту. В пять лет я уж точно не сидел за домом в бурьянах и не кормил крошками деревянную куклу. Но как ни гони прочь возмутительные мысли, они все равно лезут в голову. Ломятся грабителями, входят незваными гостями. Считай, три года прошло, все должно было забыться – и вот на́ тебе…
Отец – не отец, а бабушка. Да, мой отец не знал, что дает матери яд вместо лекарства, но для фуккацу это не имеет значения. И то, что я сейчас сижу на месте Сэки Осаму и сам веду дознание, ничего не значит для моей упрямой памяти. Или наоборот, только это и имеет значение?
Неудивительно, что с губ моих сорвался тот, давний вопрос господина Сэки:
– Твое любимое блюдо?
– Ась? Чего?
– Что ты больше всего любишь есть?
– Есть? – лицо Мэмору расплылось в мечтательной улыбке. – Жевать, глотать? Все люблю! Все! Любимое блюдо? Любое, что ни дайте, все съем! Вот бы и сейчас перекусить, а? Чем найдется, а?
Соседи и жена разносчика дружно закивали: мол, чистая правда. Все любит. Все ест. Я уже ясно видел: разносчик не врет, в теле Мэмору – дух его матери. Можно спокойно выписывать грамоту о перерождении. Но протокол есть протокол, дознание следует довести до конца.
– Я предоставляю слово свидетелям…
2
Дела семейные
– Рэйден! Рэйден вернулся!
Каори с разбегу повисла на мне:
– Какой красивый!
Я закружил девчонку, слушая ее счастливый визг – и ворчание матушки, всемерно поддержанное О-Сузу, нашей старой служанкой. Юные девушки так себя не ведут, со знанием дела утверждали опытные дамы. Юным девушкам приличествует скромность, потупленный взор и усердие в домашних делах. И что самое прискорбное: некому как следует наказать юных невоспитанных девушек за их развязность, достойную осуждения. А все почему? Все потому, что мужчины в доме бессовестно потакают буйным девицам в их непростительных забавах, а женщины в доме слишком добросердечны для наказаний, и значит, тоже в общем-то потакают…
При этом О-Сузу не забывала чистить и потрошить угрей, купленных у рыбаков прямо на пристани, а матушка готовила к рыбе сладкий соус. В корзинке перед ней ждали своего часа древесные грибы, водоросли и мисочка со стружкой тунца.
– Какой красивый!
Я и впрямь был красивый. Чего зря скромничать?
Покинув жилище разносчика Мэмору, я отправил Широно в управу, велев ему вкратце пересказать суть дела секретарю Окаде и просить секретаря подготовить для меня – точнее, для Мэмору – грамоту о перерождении. Все спорные или неизвестные секретарю сведения в грамоте пусть оставляет в виде пустых мест, я завтра утром все заполню. Широно умчался, наконец-то не сдерживая свой журавлиный шаг, а я, мучимый голодом, направился перекусить в лапшичную дядюшки Ючи, где и встретил старого знакомца – полицейского Хизэши.
Да-да, того самого, который зимой из рядового досина возвысился до звания ёрики, после чего оказал мне услугу, согласившись приглядывать за одним не в меру ретивым лавочником, любителем собачьих боев. Услуга эта изрядно обогатила Хизэши, превратившись в регулярный, а главное, не известный начальству источник дохода – прознай о лавочнике в управе городской полиции, и Хизэши пришлось бы делиться. Так что я мог не считать себя в долгу у приятеля – мы были квиты.
