Иисус испустил вздох и провел рукой по глазам.
— Ага! Ты думаешь, что мы уже у цели? — спросил Сатана, делая вид, что неправильно истолковал жест Христа. — Тебе кажется, что мы с закрытыми глазами и пустыми руками уже перемахнули через восемь или десять веков? Прежде чем дойти до конца, нам осталось занести на скрижали несколько хорошеньких побоищ: оставим в письме ни, как сказал бы твой друг Матфей-мытарь. Итак, изгнанные религиозными войнами и церковными неурядицами, несколько христианских семейств к десятому веку, подобно горным цветам, пустят корни в самых отдаленных альпийских ущельях. Там они будут жить в чистоте и простоте, позабытые миром, укрытые скалами, которые они сочтут неприступными. Их души горделиво воспарят, как орлы в небесной лазури, их совесть сохранит белизну снегов, венчающих горы, что позже получат имена Роза и Визо — европейских сестер Хорива и Синая. Альпийский Израиль — имя, которым сама себя наградит эта Церковь с суровыми нравами и тканными без шва одеяниями. Христианский дух, нравы и обычаи в то время сохранятся в чистоте только среди этих выходцев из Лиона, сирых и убогих, как вальденсы из самоуничижения назовут себя сами. Евангелие станет их законом, а религиозный культ, вытекающий из такого закона, будет самым незамысловатым из всех, которые изобрело человечество: они сольются в братской общине, все члены которой собираются, чтобы молиться и любить друг друга. Их преступление — ведь нужен же повод к гонениям, — их преступление в том, что они утверждают, будто, даровав папам и Церкви большие богатства, Константин ввел в соблазн христианский мир. А учение свое они обоснуют двумя речениями из уст твоих. Первое: “Сын человеческий не имеет где преклонить голову”; второе: “Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие!” И что же? Большего и не нужно, чтобы навлечь на это маленькое братство гнев и суровые кары некоего святого учреждения, что только-только появится на свет под именем инквизиции. Священники-горцы, белобородые старцы, прозванные по сему поводу “бородачами”, напрасно будут доказывать, что, в согласии с твоими поучениями, они ревностно платят дань кесарю, живут никого не обижая и деля время между молитвой и милостыней; что первый встречный — такой же проповедник, как и они (а это один из постулатов их учения: каждый христианин может причащать телом и кровью Господней), — инквизиция поразит пастырей, и овцы разбредутся. Но их будут преследовать даже в их пещерах: женщины, дети, старики — все падут под мечом служителей того, кто через час скажет Петру: “Возврати меч твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут!” Преследуемые и гонимые, они будут взывать к скалам: “Приоткройте лоно свое, дабы принять нас!” Но среди сумрачных отрогов тех самых Альп они найдут лишь разящий меч святого воинства, запятнанный кровью резни! Посмотри! Видишь два кровавых пятна? Имя им Кабриер и Мериндол. Взгляни на эти запекшиеся потеки: они чернеют, как следы молнии на окровавленных скалах. Пожрав поленья костра и тела людские, огонь станет лизать гранит… Попробуй сочти, — ведь ты Бог и все можешь! — сочти-ка число жертв. Я взялся подсчитать, сколько истребили Нерон, Домициан и Коммод, но не берусь исчислить убитых святым Домиником, Пьером де Кастельно и Торквемадой! Бойня продлится три века, а когда утихнет, даже след слова твоего сотрется с лица земли!
Иисус, вздыхая, отвернулся.
— Подожди, — усмехнулся ангел зла, — я не покончил с мучениками из кантона Во. У них на юге Франции появятся духовные братья, прозванные альбигойцами. Их тоже будут преследовать за приверженность смеси из твоих проповедей и учения перса Манеса. Как и манихеи, они не только отринут твою божественную природу — на это отважились еще ариане, — но станут отрицать и твое телесное существование. Ту самую плоть, что скоро исполосуют в клочья плети воинов, пробьют железными гвоздями и пронзят копьем! Можешь ли ты понять людей, за которых страдал и примешь муки, зная, что они будут отрицать само страдание твое, не признавая, что ты был во плоти! Для них ты лишь призрак, бестелесная тень, нереальное видение, и в чреве матери твоей ты не принял человеческого обличья: лишь показалось, что ты родился, жил и умер — вот и все. По их разумению, ты возник и исчез в воображении людском, так и не искупив зловещего проклятия земному существованию. Они отринут самое возвышенное в твоем бытии: страдание. Таинства твоей Церкви будут отвергнуты ими, как чувственные, а не духовные знаки веры, посему они объявят эти таинства недейственными. А курьезно то, что “ревнители истины и духа”, как они сами себя назовут, обопрутся на слова твоего Евангелия: “… ибо настанет время, и настало уже, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу в духе и истине”. Усвоив эту заповедь, они отбросят все внешние отправления и церковные ритуалы. Да и зачем этим детям Гаскони и Прованса величие театрального действа, творящегося в римских храмах, если небо — единственный алтарь и престол Господен? И все это на основании слов, которые ты имел неосторожность произнести: “не клянитесь не бом, потому что оно престол Божий!” Ох, Иисус, Иисус, когда ты воссядешь одесную своего Отца, ты ниоткуда более не услышишь такого хора восходящих к небесам жалоб и рыданий, как тот, что поднимется из этих веселых и прекрасных мест, где замки бдительно охраняются, мужчины почти все — поэты, женщины же — без изъяна прекрасны! Ведь мрачный крестовый поход утопит в крови альбигойцев и раздавит под обломками их городов не секту, а цивилизацию, литературу, язык. Три мощных города: Безье, Лавор, Каркасон — сокрушит огненный вихрь, что пройдет по всему югу Франции. Они расплавятся в пламени, как металл в печи! Слышишь?! Среди груды женщин со вспоротым нутром, младенцев, отъятых от материнских сосцов, и стариков, сожженных в собственных жилищах, слышишь ли голос одного из твоих приверженцев: он молотит распятием, поскольку режущее и колющее оружие запрещено вкладывать в освященные руки, и кричит: “Убивайте! Убивайте всех! Праведных и еретиков! Господь познает своих!..” И все, еретики и праведные, канули под перезвон колоколов, оповещавших об агонии двухсот тысяч человек. А затем над трупами в еще дымящихся развалинах Лавора, Каркасона и Безье твои священники грянут гимн “Veni, creator Spiritus!” — “Приди, Дух животворящий!” К чему же, о Христос, укорять тебе учеников, пожелавших ниспослать огонь небесный на Самарию, жители которой не пожелали тебя приютить?
Иисусу казалось, что он слышит мольбы умирающих, материнские вопли и предсмертный хрип стариков, и под похоронный звон, доносящийся с колоколен, перед его глазами проплывали руины, пожары, кровь!
Обеими руками он отер пот со лба, и из груди его исторглось стенание более душераздирающее, горестное и исполненное мольбы, нежели стоны, звучащие в его ушах.
Пока вещал ангел зла, волны человеческого горя, как ночной грозовой прилив, затопляли душу Иисуса.
Но, кроме вырвавшегося стона и пота на челе, ничто не обещало скорого поражения божественного Спасителя.
А потому Сатана продолжал:
— Не спеши, Иисус: на подходе тамплиеры. То будут рыцари, вооружившиеся во имя твое. Они будут оспаривать у неверных и ветров пустыни твою гробницу, место, где ты лежал в колыбели, развалины храма, который ты взялся за три дня отстроить заново. От постоянной торговли с Востоком, от путешествий и завоеваний они усвоят обрывки старинных верований и тайно вплетут их в твое учение. Их мрачные церемонии будут походить на неведомые египетские мистерии. Они станут поклоняться идолу с таинственно замкнутым выражением лица и семисвечнику, что понесут во время триумфа Тита. И хотя эти таинства причащения будут твориться за семью печатями, слух о них расползется по миру. Опасения, внушаемые самой Церкви военной доблестью храмовников, желание прибрать к рукам их огромные богатства, зависть других религиозных орденов и соперничество военных союзов — все станет способствовать их гибели. Против них нет никаких улик? Пустяк: под пыткой их добудут. Они признаются, а потом на суде отрекутся от своих показаний, но все равно умрут на костре. И твой наместник, папа римский, которому они будут угрожать тем, что ему придется держать ответ перед тобой, действительно ответит… Как станешь судить этого земного предстоятеля твоего, ты, сказавший: “Тростинки надломленной не переломите! Льна курящегося не угасите!” Прислушайся, Иисус, к исполненному глубочайшей грусти пению, что доносится из Богемии. Там родится человек по имени Ян Гус; горькими словами он заклеймит алчность служителей Церкви, как и ты в свое время проклинал тщеславие священников, книжников и фарисеев, говоря: “Горе вам, что лицемерно долго молитесь и поедаете домы вдов!” Он захочет собственной кровью отмыть грязные пятна с одежд твоей Церкви, как ты возжелал отмыть своей кровью грехи человечества. Ему понадобится умереть для успокоения собственной совести, а тогда, как и сейчас, за этим дело не станет. Твои священники заключат его в тюрьму, осудят и сожгут на одном костре с его учеником Яном Пражским. Он возьмет тебя в свидетели, что принимает смерть за дело твое, слышишь, Иисус? А чтобы убедить твоих прелатов в их неправедности, когда поднимутся языки пламени, он устремит очи к небесам в смиренном откровении и печально возвестит: “Ныне вы свернули шею жалкому гусю, но через сто лет явится прекрасный белый лебедь, его удушить вам будет не под силу”. Этот прекрасный лебедь — Лютер. Бедный гусь испустит в огне последний вздох, но ветер развеет пепел и угли костра, а от них разгорится величественная гуситская война. “Отнять чашу!” — вот клич единения, сотрясающий всю Богемию. Ибо священники присвоят половину твоей сущности: причащение вином. Они оставят себе чашу, сделав непреодолимой пропасть между собой и народом. Против этой-то привилегии и поднимется вся Богемия, требуя причащения в обоих видах: хлебом и вином. Ах, какая свирепая разразится война! Если тебя, агнец Божий, она и опечалит, то возвеселит Бога-воителя, Бога-победителя, Бога-триумфатора! Сначала чашники и табориты встанут под одни знамена. Перед ними дрогнут Богемия, Германия и Италия. Совершив чудеса храбрости, веры и самопожертвования, потрепанные, разбитые, преданные всеми, они покинут жалкие остатки своей армии в каком-то сарае, а их враги его подожгут, чтобы ни один еретик не спасся. И ни один не спасется! Что ты думаешь о смерти этих людей, убитых по приказу римского понтифика за то, что желали причащаться в двух видах? Ответь, Христос! Ведь лишь два часа назад ты говорил своим ученикам, давая им хлеб и вино: “Ядите, сие есть тело мое, сие есть кровь моя…” Ах! Ты содрогаешься, ты трепещешь, Иисус? И пот твой льется обильней и стал кровавым… Посмотри на свои руки: они красны, как у твоих священников, понтификов, пап! О, прекрасные руки, как они радуют сатанинский взор!
