Вот, значит, прикатились киношники, расспросили чего как. У Заничевой интервью взяли, передовую стрелочницу Риту крупным планом сняли. А потом попросили на камеру продуть стрелку. "Дышите глубже, вы взволнованно чистите рельсы коммунизма!"

Рита шланг взяла, чуток вентиль приоткрыла и вроде как на рельсы дует. А воздух из шланга еле идет, таким напором воздушный шарик не надуешь, чего уж про снег говорить… От комариного чиха и то больше толку. А стрелка-то стоит. Матушка Риту обложила трёхвагонным с прицепом матом, отобрала шланг, открутила вентиль как положено и взялась чистить стрелку всерьёз. Кинохроникёры оказались ребята толковые, не драпанули, когда снег им за шиворот да в ботинки полетел. Честно засняли весь процесс, записали матушкины ФИО и только после этого помчались отогреваться.

Где-то через месяц в Клубе Железнодорожников на Лиговском было какое-то празднество, а заодно просмотр свежего киноальманаха с участием "наших железнодорожников". Матушку в очередной раз оставили дежурить на стрелках, так что посмотреть, как она выглядит на большом экране не удалось. Но на следующий день напарница Рита с маманей не поздоровалась и общаться отказалась наотрез. Матушка в полном недоумении – с чего вдруг такая немилость? Ответ дала Заничева. При всей бригаде мастер выговаривала своей прихлебале за нерадивость. Мол, её как передовика и ударницу в кино порекомендовали, так она умудрилась обосраться и вместо неё Уткину показали…

Матушке эти разговоры были глубоко по фиг. Но ровно до той поры, как однажды ей поручили собирать профсоюзные взносы. У нас на "Ленинце" профсоюз сразу вычитали, на стадии бухгалтерии. А на железке, видимо, не дотумкали. Поэтому в каждую получку Заничева с ведомостью обходила трудяг, собирая десятину. А тут накладка: Заничеву на какую-то конференцию послали заседать. Заместитель профорга тоже по какой-то причине отсутствовал. Кто-то из начальства опять нашел стрелочницу. В переносном смысле, хотя… Короче, сунули ведомость моей мамане как вечно крайней. Матушка в эту ведомость глянула, сравнила циферки, аккуратно сложила бумажку и вернула начальству.

– Я, – говорит, – у вас все ночные отпахала, все "горячие" стрелки мои, так? А как деньги получать, так Уткиной меньше всех? Мне, значит, на руки сто сорок рублей. А напарнице Рите, которая в конторе постоянно ошивается, сто восемьдесят. А Заничевой без малого три сотни насчитали!

– Заничева, – отвечают, – бригадир!

– Вот пусть бригадир теперь и дежурит ночами.

Вскоре матушка уволилась по собственному желанию.

Рассказал я тогда эту историю Юре Парфёнову. Не так складно, но смысл передал. Юрий Викторович пыхнул "беломориной" и пожал плечами:

– А ты думаешь, здесь иначе? Всё то же самое! Кто в цеху больше всех получает? Колька Смирнов! А почему? Да потому что жена нормировщица и с мастером всегда на всё согласный. А ты говоришь – социализм!

Четверть века с того разговора прошло. Вроде бы ну всё изменилось: другая страна, другие люди, компьютеры вот… А присмотришься – не-а, все тот же совок. И в чести все то же умение лизать жопу вышестоящего товарища.

И ещё иногда думаю: может, где-то сохранился тот киножурнал? Посмотреть бы…

Мой коллега Юрий Викторович Парфёнов, светлая ему память, давно уже рассказывал:

"Прижало мотор, да так капитально, что пришлось в больницу на капремонт вставать. Батя, как отставной вояка, уговорил корешей в Первый медицинской к себе взять. Первые дни самые гнусные – рентген, кардиограмма, анализы… Погнали кровь из вены сдавать, на холестерин и сахар. Прихожу в процедурную, а там вместо красотки Валечки сидит будущий военврач. На практику сослали, чтоб знал почем фунт изюму. И я у него первый. Не в смысле очереди, а вообще первый, кому он в вену иголкой полезет. От страха этот эскулап белей своего халата, но молодец – руки не трясутся. Жгут наложил, иголку одноразовую распаковал, локтевой сгиб ватой со спиртом протёр. Кожу проколол нормально, а вот в вену попасть не может. И так он к ней, и этак – уходит вена из-под иглы. А в процедурной нас двое, никого из опытных нету и кричать "Мама!" уже без толку. Пришлось брать процесс в свои руки. Не буквально, но я руководил этим салагой. Не зря же двадцать лет донором кровь сдавал, насмотрелся чего как… Так и выкрутились. Парень кровушки нацедил сколько полагается, а в благодарность за науку казенного спирту отлил".

Поржали мы тогда всей бригадой. Прошло лет, не соврать бы, восемнадцать. Уже и Юру схоронили на Волковом, и я кучу мест работы сменил. А тут прихватило, да так, что в поликлинику пришлось идти. Тоже по моторной части. И тоже назначают анализ крови из вены, на холестерин. Ну, дело привычное, с утреца натощак попёрся. Пораньше, чтоб поменьше голодать. И, хотите, верьте, хотите нет, но угодил ровно в такую же историю! Сидит в процедурной темнице девица – косы нет, зато халатик укоротила аж по ягодицы. Практиканточка, руку набивает. И я у неё первый!

Как она у меня в руке иглой шуровала и вену искала, рассказывать не буду. Скажу лишь: когда вошел в процедурный, и эту красу неписаную увидал, то была мысль подкатиться на предмет телефончика. А выходил – не только её телефон не спросил, но и свой адрес еле вспомнил!

Говорят, человек жив, пока его помнишь…

Юра Парфёнов году эдак в одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом отпуск провёл у друга в тундре. Как в песенке поется "Нарьян-Мар мой, Нарьян-Мар, городок невелик и не мал". Так вот от этого городка до нужного посёлка еще попутным вертолётом переть не меньше часа. Про тамошнее житьё-бытьё оленеводов и каким именно образом Юра околачивал местные груши я рассказывать не буду. Ибо навру безбожно, потому что плохо запомнил. А запомнил плохо потому, что от Юриных рассказов вся курилка от хохота помирала…

Я, кстати, ни тогда не курил, и сейчас привычки этой не имею. Так уж организм мой устроен, что даже по великой пьянке ежели и тянет подымить, то потом дюже погано в организме. Видимо, в детстве сам себя отвадил, когда по мальчишеству "Беломор" у матушки таскал. Маманя моя дама старой закваски и всякие сигареты не признавала. В плане курева Юра и моя матушка совпадали полностью. И, естественно, Юра не смог не привезти в качестве сувенира десяток пачек "Беломорканала" нарьян-марского разлива. Тем более, что горбачёвская перестройка уже шла полным ходом и с куревом становилось всё напряжнее.

Тут надо сделать небольшое лирическое отступление. Дело в том, что "Беломор" отличается не только редкостной вонючестью, но и тем, что в папиросы идёт табак по принципу "чем хуже, тем лучше". То есть, остатки низкосортного табака. А, поскольку остатки везде разные, то и вкус папирос отличается. Знатоки утверждают, что могут отличить вонь питерского "Беломора" от, скажем, газовой атаки "Беломора" московского. Не знаю, может, врут. Хотя в Ленинграде всегда ценился "Беломор" фабрики имени Урицкого, а продукцию "Клары Целкин" (то есть, фабрики имени Клары Цеткин) брали только в случае острой нужды. Но вот Юрин "Беломор" из Нарьян-Мара наши мужики точно запомнили на всю оставшуюся и наверняка отличат от любого другого.

Когда Юра щедро раздал пропутешествовавшие через весь Союз нерушимый "беломорины" и первым спокойно закурил, то и мужики достали свои кресала и прочие огнемёты. Юра мастер был на всякие розыгрыши и ожидать от него подлянки основания были. Только не там мужики подвоха ждали! После первой же затяжки всех, кроме Юры, пробрал кашель аж до пердежа. Кто посильней – сумели отползти в сторону сортира, там вонь хоть и менее приятная, зато дышать позволяет.

Когда минут через десять прокашлялись, проперделись, продышались – сразу к Юре. Сперва, понятно, матом обложили, а потом поинтересовались: а с какого моржового оно так пробирает? И какого всё того же моржового сам Юрка словно заговорённый???