– Понятное дело, не можешь, – протянула женщина. – Тут у нее горе такое случилось, не до звонков ей сейчас. Ребенок у нее умер.

Казалось, земля ушла из-под ног, а сердце пропустило удар. Только не это, все что угодно, только не это. Этого не могло произойти. Я же видела Ваню вчера утром, с ним все было хорошо, никаких следов надвигающегося приступа, даже румянец был на щеках. Он просил купить набор карандашей и, если получится, альбом, но если не получится, не страшно. Он всегда так говорил. В свои шесть лет брат отлично понимал, как нелегко семье, и редко что-то просил. На глаза навернулись слезы, я быстро смахнула их, уже готовясь разреветься, поймала на себе взгляд соседки. Она все стояла и чего-то ждала, будто хотела поддержать разговор.

– Такая была хорошая девочка. Семье помогала, – произнесла она, ожидая от меня хоть какого-нибудь ответа.

Но я была не в состоянии что-либо сказать. В ушах стояло «девочка», «девочка». Не «мальчик», не «Ваня». Тело накрыла волна облегчения, казалось, я только сейчас смогла выдохнуть. Только одно было важно: что Ваня живой. И это вытеснило все остальные мысли, даже такую простую, что в нашей семье было двое детей.

– Алену машина сбила, когда она ночью возвращалась домой. Ее тело утром обнаружили, – рассказывала соседка. – Виновника не нашли, и вряд ли, похоже, найдут.

Дальше я не слушала, просто застыла в неверии, с трудом пытаясь осознать, что Леру мне уже не найти. Все. Назад дороги не будет. А Тамара Петровна все еще рассказывала про мою смерть, о которой я ничего не знала.

– А вы, собственно, кто? Дочь Таниной подруги? Или одна из приятельниц Алены? – спохватилась она, выложив немало подробностей о моей и маминой жизни. – Я вас раньше здесь не видела.

– Дочь подруги, – ответила я первое, что пришло в голову, сжимая кулаки настолько плотно, что ногти царапали кожу до крови, так что я ощущала боль.

– Татьяну сегодня не ждите, она к тетке вместе с Ваней поехала, чтобы хоть как-то в себя прийти, – сказала соседка и спросила: – На похороны-то придете?

– Когда они? – было странно спрашивать о собственных похоронах, но сегодня все казалось чересчур странным.

– Завтра в десять на Алексеевском кладбище, – сказала соседка и, решив наконец отправиться по своим делам, медленно зашагала вниз по лестнице. А я застыла, отчаянно желая прийти в себя. Во всех смыслах.

Смерть всегда была рядом в моей жизни. Готовя пациентов к операции, я всегда понимала: есть риск, что они могут не вернуться, даже под скальпелем самого опытного хирурга, ведь иногда и врачи оказываются не в силах помочь. Я боялась смерти Вани с самого его рождения, даже раньше, чем ему поставили диагноз, мне всегда он казался хрупким и эфемерным, я переживала за родителей, с которыми что-то могло вполне случиться на работе, но я никогда не думала о собственной смерти, да и некогда мне было об этом думать.

И вот теперь я мертва, меня нет. Я легко могла представить летящую на огромной скорости машину, как мое тело от столкновения подбрасывает в воздух, протаскивает по автомобилю, и я падаю на серый асфальт, уже с переломанной шеей. Но не могла вспомнить, как это было, лишь прокручивала слова соседки о том, как всё произошло, но в моей памяти – зияющая дыра.

И сейчас как никогда я ненавидела себя. Одно дурацкое банальное желание, загаданное в момент слабости, и это отняло у меня жизнь, мою жизнь, со всеми ее проблемами. Для меня все закончилось, больше некуда было возвращаться, моей жизни больше не было, и это было дико осознавать. Но хуже было другое: как родители справятся без меня?

Нужно было ехать к тетке, быстрее прыгать в первый же автобус, который едет в пригород, добраться до дома, стучать в ворота и кричать, в надежде, что мне откроют и пустят незнакомого человека в дом, и я смогу все объяснить маме.

Вот только знать бы, что ей сказать. Как вообще возможно это объяснить? И поверит ли мне мама? Последний вопрос отдавался глубокой болью в сердце. Я не знала ответа и никак не могла найти в себе силы узнать, просто продолжала рассеянно брести по улицам, пока не стемнело и единственным правильным ответом не осталось «отправиться домой». Точнее, не домой, ключей от квартиры родителей у меня не было, зато были ключи от жилья Леры, куда я и направилась. С трудом, немного поблуждав по району, нашла нужный дом, вставила в замок ключ и открыла дверь. Квартира была пуста, скинув обувь, я прошла в спальню и рухнула на кровать. Хотелось плакать, но слез не было.

Внутри как будто все застыло, словно покрылось слоем льда, а земля ушла у меня из-под ног. Все самое важное, все самое ценное, все, что раньше казалось таким нерушимым, исчезло.

В дверь позвонили, и я неохотно попыталась встать. Звонок раздался еще раз. Выходя из комнаты, я с ненавистью посмотрела на прекрасное лицо. Один раз в жизни захотела быть красивой, захотела чужой жизни и вот – получила результат.

Я подошла к двери, сердце бешено билось, пальцы рук дрожали. Меня обуревал страх. Казалось, сейчас я открою дверь, и там будет стоять Лера, настоящая хозяйка квартиры, решившая предъявить свои права и выгнать отсюда непрошеную самозванку.

Но вместо длинноногой модели в подъезде оказался улыбающийся во все зубы курьер.

– Это вам, – сказал он и протянул мне огромную корзину красных роз. – Распишитесь, пожалуйста, – вручил он мне ручку и блокнот.

Слегка растерявшись, поставила несколько закорючек, после чего он тут же поспешил скрыться, пожелав мне приятного вечера.

Со странным чувством я занесла цветы в комнату. Ваза им не требовалась. Букет был огромным, такие я видела в основном на картинках. Старалась не думать, сколько он мог стоить. Вдохнула нежный цветочный запах, провела по нежным лепесткам и обнаружила маленькую открытку, в которой было написано: «Не скучай. Андрей».

Скучать мне действительно не приходилось. И скука, по-видимому, не предвиделась. А мне ведь еще нужно решить, что делать с чужим женихом.

А еще бы лучше придумать, что, собственно, делать дальше.

Я никогда не любила кладбища, мне всегда на них было плохо, будто бы земля выжимала все силы, будто бы здешний воздух давил на грудь. И, тем не менее, сегодня я была здесь, на собственных похоронах, одетая в самую неприметную одежду, которую смогла найти у Леры: джинсы и легкую коричневую толстовку, скрывающую фигуру.

Неприметная, словно тень, я смешалась с толпой, стараясь не вглядываться в лица стоящих рядом со мной людей. Не смотреть на ревущих подруг, которые, похоже, винили в произошедшем себя. На поднимающую то и дело платок к глазам Марину Игоревну, облаченную в длинное черное платье, которое только подчеркивало бледность ее лица. Главное было – увидеть родителей и брата. Я сделала несколько шагов, чтобы подобраться ближе, и чуть не задела локтем нашу соседку, когда услышала:

– Мама, мама, Алена не умерла. Она живая! – кричал мой маленький брат.

И я сделала еще рывок, чтобы пробраться сквозь толпу, ведомая какой-то безумной дикой надеждой, рожденной словами шестилетнего ребенка.

Мама крепко держала Ваню за руку и не пускала ревущего ребенка к гробу. Казалось, за последние два дня она постарела на десяток лет, а глаза, всегда лучившиеся светом и теплом, погасли.

– Мама, она же просто спит. Я ее разбужу, и мы будем опять играть.

Ваня знал, что такое смерть, когда-то мы с ним говорили об этом, именно он задал мне эти вопросы. Он знал, но не хотел верить в это, пытаясь хоть как-то защитить свой детский мир. А им все-таки не следовало брать его с собой.

Но, тем не менее, мой брат прав, я жива, я стою и смотрю, как мама едва держится на ногах, отец поддерживает ее, а у самого на глазах слезы. Я никогда не видела, чтобы он плакал. А брат продолжал звать меня. И при каждом его слове мое сердце крошилось на части и отдавало болью в груди. Так хотелось сорваться с места, попытаться все объяснить, успокоить, но я не могу, еще не время и не место.