У «нашенских» не всегда все гладко проходило. Притча про Леву с уст не сходила с прошлого лета. Ее вспоминали и под пиво, и под водку, в разных интерпретациях. Лева – здоровый парень, когда-то где-то на материке в тяжелом весе вроде пару раз выходил на ринг. Пришел сюда он по неизвестным причинам. Он где-то работал на узкоколейке и был из первых, кто рвал мешки, то есть у него была та самая «плюха». Дразнили его Лева Пробитый, он нечетко изъяснялся и, бывало, головой потряхивал. Но не злился, и под пиво свою историю сам охотно и рассказывал.
Ну, а дело было так: в Сезонке, как видно из названия, построенной на один сезон, в первом ряду сверху, во втором бараке проживал один тип, который беспокоил общественность, и усмирить его поручили Леве Пробитому, он в то время где-то пути рядом ремонтировал. Задание было самое простое – вызвать на улицу, ничего не объяснять и вдарить с шажком вперед с правой. Чтобы только не перепутал! Фамилия и имя типа были неизвестны, только кличка – Батюшка, да что у него на двери прибит деревянный крест, и вроде как он и не блатной, но собрал какую-то общину. Участкового туда отправляли, но Батюшка пригрозил ему проклятием, и он боится туда снова идти. Но, конечно, таким проклятьем Леву Пробитого было не запугать, и он пошел туда в обеденный перерыв, даже не сняв грязной спецовки. У входа в обозначенный барак, в малюсеньком палисаднике, стоял здоровый мужик с бородой, в каком-то черном платье, а на груди у него был крест на веревке. Лева Пробитый сразу и промыслил, что это и есть искомый Батюшка. Повезло, подумалось ему, даже на улицу не придется вытаскивать. Он прямо и спросил:
– Это ты будешь Батюшка?
Тот отставил лопату и ответил так:
– Да, сынок, Божьей милостью стараюсь слово Господне донести.
И Лева Пробитый поплыл. Нет, чтобы сделать шажок вперед и зарядить с правой, он начал разговаривать. Так как сам говорил очень плохо и совсем без мата не мог, то уже через минуту Батюшка закричал:
– Изыди, Сатана! – и схватился за лопату.
В эту самую минуту к ним со всех сторон побежали старушки, видимо активные участницы группировки «Община». Лева Пробитый все-таки пытался ударить через торчащую в его сторону лопату, но промахнулся, и в одночасье вынужден был отступить. Примечательно в этой истории то, что Леву Пробитого расписали в местной газете как передовика производства, подвергшегося нападкам религиозных экстремистов. Эта заметка заканчивалась восклицанием «Когда, наконец, закончится это религиозное мракобесие, и мы будем дышать свободно»? Получалось, что свободы кругом было – завались, только мракобесы не давали ее вдыхать.
Детей в соседнем, маленьком, зале «нашенские» тренировали по очереди. Ребята с замиранием сердца прислушивались, как за стенкой взрослые мастера лупят снаряды. Когда я смотрел на этих пацанов с барачных участков и видел, как они рвутся получить перчатки, хоть рваные, хоть грязные, я желал им никогда их не получить.
Сегодня воскресенье, мама подкопала на огороде молодой картошки, мелкой и красной, сварила ее прямо в кожуре, которая на картошке вся растопырилась. Все это было под постным маслом, да еще со своим укропчиком и, поверьте, очень вкусно. А между тем, приближался день получки, и мне чуть ли не каждый напоминал, что придется с этой получки проставиться, и не просто так, в буфете Дворца спорта, а по-настоящему. Как это, я не знал, но коли сказали, в следующий четверг, значит, в бане. Как всегда, послали двух на полчаса раньше, запугать банщика тем, что предложат ему подвигаться по очкам и расчистить для остальных поляну под свежую бочку пива.
В среду, после обеда, я пришел в контору ДСО «Трудовик» за вожделенной зарплатой. В конторе была одна секретарша по имени Лола Евгеньевна. Ей было глубоко за 30, она была роста среднего, не худая и не толстая. Я уже много чего про нее наслушался от «нашенских», которые ее при каждом удобном случае обмусоливали в своих скабрезных разговорах. Она, конечно же, была в очень близких отношениях с шефом, который выделил ей небольшую служебную квартиру, и сейчас трудилась не покладая рук, чтобы эту квартиру на себя оформить, и притом улучшить жилищные условия. Но те, кто отвечал за улучшение жилплощади, были, как правило, дряхлыми и давно женатыми, поэтому она между делом привечала и молодых. Боюсь, что я тоже был замечен.
Она усадила меня за приставной столик, а сама уселась боком на маленький диванчик, что стоял напротив, и так закинула ногу на ногу, что стала похожа на актрису из зарубежного фильма 16 +. Я хотел сказать, зачем пришел, но она перебила, поведав, что, хотя нет бухгалтерии, для меня все приготовлено. Потом, потряхивая грудями, стала рассказывать, как ей понравился мой поединок на сцене Дворца культуры, при этом еще и кинулась ощупывать мою руку с переломом. К моему неудовольствию, вся эта история с переломом в подробностях обсуждалась. Лола Евгеньевна открыла ящик стола и достала оттуда коробку, после чего настойчиво потребовала, чтобы я закрыл глаза. Я не закрывал, она кокетливо обозвала меня злючкой и достала оттуда значок перворазрядника по боксу. Это был максимум, который мне мог дать ДСО «Трудовик». Женщина начала пытаться пристегнуть на меня этот значок, при этом пританцовывая бедрами и тряся грудью. В таких приемах я вообще был не искушен, и потому на меня это действовало затравочно. Я забрал значок и спрятал его в карман. Во втором акте она достала из стола бумажный сверток, в котором была моя зарплата. Это был рыжий брусок рублей в банковской упаковке, как тот, что мне весной подарил Николай Максимович. До меня уже доходили слухи, что он сильно болел. Я вроде и хотел навестить его, но то ли не знал куда идти, то ли не сильно рвался, то ли стыдился, что быстро оставил его, да помимо того, еще и вес набрал, а он бы это сразу заметил. К 100 рублям еще были 4 синие пятерки и 68 копеек. В довесок Лола Евгеньевна дала мне целый лист талонов, на которые можно было отовариваться в любой местной столовой. Напоследок она предложила чаю с конфетами. Я отказался. После этого она стала совсем откровенной, и наша встреча закончилась фразой, что если я позвоню ей на рабочий телефон и предупрежу, то она обязательно пригласит меня к себе на настоящий индийский чай в гости.
Маленький брусочек в 100 рублей я отдал маме, она меня обняла и опять же где-то про себя поплакала, а я надеялся, что 20 рублей и 68 копеек мне хватит проставиться. Только 68 копеек – это целые три кружки пива. В этот же день я у барачников купил две свежекопченые горбуши за два рубля. Водку же задумал приобрести в том самом «штучном» на базаре, который был мне по дороге. Вчера мне сказали «нашенские», что помимо того, что проставляюсь, я еще и прописываюсь. Все становилось еще более запутанным. А еще больше запуталось все именно в среду, на вечерней тренировке, перед банным четвергом. Тогда я вышел на ринг с одной из «нашенских» дурмашин, разница в весе у нас была не менее 40 килограмм. Тот вышел, как обычно, подвигаться. И, как принято, он все время порывался ударить посильнее, но я изловчился и попал ему в бороду. Он опустил руки, потряс бычьей головой и сказал:
– Все, финиш.
Мы стукнулись перчатками. Этот жест всегда означал окончание поединка. Как только я полуотвернулся, он меня ударил в голову, явно хотел очень сильно вложиться, но его удар пришелся вскользь. Видимо, я неплохо попал минутой назад. Я не упал, но на несколько секунд потерялся. А эта дурмашина начала развязывать зубами узлы на перчатках и приговаривать:
– Никогда не расслабляйся, молодой, а то схавают.
Я смотрел, что всем окружающим было наплевать на происходящее, да и я не искал сторонников и сочувствующих, и это тоже справедливо, наверное.
Простава была назначена на 17 часов. Если кто-то из «нашенских» где-то и работал, то имел в четверг право на укороченный день по причине того, что у него обязательная баня. И руководство предприятий шло на поводу и отпускало их. Около 17 часов в четверг я замотал обе рыбы в газеты, положил этот сверток в авоську и пошел через марь по скрипучему тротуару. Там за мной увязались две совсем безродные собаки, но, наверное, они привязались не ко мне, а к духу свежего копчения. Настроение у меня было так себе, но и особого беспокойства я не испытывал. На базаре у «штучного» толкался все тот же бездомный люд, вонючий и зассаный. Из самого магазина их гнали, поэтому они стояли, подпирая стену. Если честно, водку я уже дважды пробовал, но сам покупал, да еще в таком количестве, первый раз. Загрузил в сетчатую авоську пять бутылок «Московской», что с белыми бескозырками, и ушел под грустные взгляды людей, по разным обстоятельствам выброшенных из так называемой нормальной жизни.
