Собаки отстали, бутылки позванивали под мой ровный, уверенный шаг. «Нашенские» уже прибывали, банщик с потными щеками готовил кабинки, раскладывал простыни. Тут я узнал, что мы в баню могли ходить по талонам в силу каких-то профсоюзных договоренностей. В примыкающей к раздевалке комнате, вроде для отдыха, был буфет. «Нашенские» сдвинули три стола, на которые я выставил водку и положил рыбу. «Нашенские» принялись мять ее руками и нюхать, одобрительно бухтя.
За стойкой стоял большой самовар, судя по всему, он никогда не работал. Под стойкой буфета стояла бочка, из бочки через стойку выходила никелированная трубка, которая венчалась большим краном со здоровой ручкой. Это был источник пива под названием «Жигули». В витрину на продажу были выставлены бутерброды с плавленым сыром «Дружба», вареные яйца и консервы из частиковой рыбы, и те самые пирожные «Кольцо». Но, в общем, был ассортимент для распития горячительных напитков. Буфетчицы почему-то все похожи друг на друга, маленькие, толстые, в мелких кучеряшках и с красной помадой. Эта взялась рыбу резать, а мы пошли в моечную, погреметь тазиками.
У дверей в парилку собиралась партия клиентов под свежий пар. Было заметно, что простой люд нас сторонится, старается даже свои тазики рядом с нашими не ставить. После трех минут в парилке, где температура в момент становилась как на поверхности Венеры, все прошлепали в буфет. Кое-кто уже разминался пивом, и одну бутылку кто-то уже открыл. Для водки не было отдельной посуды, допивали пиво и наливали водку, а кто-то прям в пиво наливал водку, в эти здоровенные тяжелые кружки. Мне налили точно по такой же схеме и ревностно смотрели, чтобы я не филонил, – учили молодого. Наконец-то на какой-то клеенке притащили резаную рыбу. Темп распития ускорился, потом я еще раз вроде как заходил в парилку и старался облиться побольше холодной водой, такими водными процедурами баловались все «нашенские», только они еще успевали задеть окружающих и показать им свои зубы. Пить заставили и банщика, только буфетчица в равную с ними огрызалась и водку употреблять не стала. Я сидел в мокрой простыне с пустой головой, в которую приходили совершенно непримиримые мысли, что было бы хорошо пойти сейчас на чашечку индийского чая из банки к Лоле Евгеньевне, но до попытки реализовать этот план не дошло. После двухчасовой интенсивной пьянки все стали разбредаться. Банщику, видимо авансом, все же дали оплеуху, и еще одному врезали, который трижды выдвигал требование сильно не орать. Думаю, все двинулись в ЦПХ, а меня не взяли, но я, похоже, и не просился.
Оказавшись на своем привычном маршруте, в сторону дома я двигался на автомате и где-то уже на тротуаре через марь увидел тех двух беспородных собак, которые трусили сзади. Мне главное было попадать в площадь тротуара и не идти по раскисшим торфяным кочкам. На мосту через «Нефтянку» я немного постоял, любуясь рельефами, и пошел в гору к своей калитке. Кто-то мне на этом пути встретился, и вроде это был опять тот самый сосед – грузчик с трубовоза. Собаки довели меня прямо до калитки. На счастье, мама была на дежурстве. Увидев, что собаки устроились у калитки, я вывалил макароны со сковородки и отнес им. Потом стал раздеваться. В кармане брюк, к удивлению, остались два рубля и мелочь. Так состоялась моя прописка и проставка. А руки у меня воняли, как будто копченые. Под этот запах я и вырубился. Последнее, что я помнил, – что вместе со всеми курил «Беломор», от рук воняло еще и этими впечатлениями.
Но эта банная вечеря, как оказалось, совсем еще не закончилась, и продолжение ее началось сразу на следующий день, как только большинство собралось в зале Дворца спорта. Я теперь стал отчетливо понимать, почему многие с утра бывают хмурыми, ибо был тоже не очень весел. Но тогда существовало мнение, что все это надо выгонять потом, поэтому я тоже начал подпрыгивать, стучать во что попало и даже повоевал с тенью врага.
Среди «нашенских» был нерусский, которого звали Абас, но на деле его дразнили Абдуллой, что в переводе с персидского означает «раб божий». Мне кажется, это прозвище к нему приклеилось после 1970-го года, и оно было заимствовано из фильма «Белое солнце пустыни». На манер того, черного Абдуллы, он тоже отрастил себе бороду, но без усов, и сам себя называл Абдуллой, вот с таким прозвищем и остался. Так вот, Абдулла, видимо, тоже мечтал о гареме, а потому любая хорошенькая женщина рядом с другим виделась ему как личное оскорбление. Боксером он был никаким, хотя вроде когда-то в юношах и занимался, зато был большой мастер нагнать жути. Зубы у него были редкие и заостренные, и улыбкой он мог нагнать ужас на слабонервных. И болтать он был мастер, особенно, когда сам себя хвалил. Так вот, в продолжение нашей вчерашней гулянки по поводу проставы и прописки, к нам на синем «Москвиче» приехали два мента – лейтенант в форме мышиного цвета и человек в штатском с папочкой, и приехали они как раз по душу Абдуллы.
Дознаватель рассказал, что на Абдуллу (предположительно) утром в городской отдел милиции принесли заявление, и, к несчастью, молодой дежурный по непониманию оперативной обстановки в городе не разобрался и зарегистрировал его. Дознаватель ничего не записывал, он даже не допрашивал, просто рассказывал. Заявление написала гражданка по имени Фая, фамилию заявительницы он не стал говорить из каких-то своих соображений. Эта Фая вчера пришла в гости к своей коллеге по работе, которая проживала в общежитии по известному адресу.
– Они сидели в комнате, когда туда вломился пьяный мужчина жуткой наружности, вроде похожий на вас, – милиционер показал пальцем на Абдуллу. – Так вот, он выгнал ее подругу, закрыл дверь на ключ и начал домогаться с целью изнасилования, дважды ее сильно ударил в живот кулаком, но она вырвалась и выпрыгнула в окно. Хоть этаж был второй, девушка сломала ногу. Об этой травме и об ударах в живот есть медицинская справка. У заявителя есть большое желание дать делу ход.
Такими словами закончил дознаватель свой рассказ. Но заявление с регистрационным номером не показал, хотя оно наверняка лежало у него в папке. Он, вероятно, боялся, что там, куда он пришел, это заявление могут просто отобрать и уничтожить. Цель его визита была, видимо, в том, что ни фамилии, ни имени его она не знала, и он собирался отписаться, что лицо не установлено, и дело не возбудят. И еще он очень просил Абдуллу не появляться в общежитии какое-то время. Неприятный, конечно, визитер, дознаватель, но не опасный. Хотя Абдулла, похоже, испугался, глаза у него бегали, а слюна выделялась изобильно. Он что-то бормотал не очень понятно. Но все это еще только начиналось, и завтра в это же время сюда заявится уже другой, опасный, визитер, и с другими намерениями. Придет человек, которому казалось, что он восстановит эту самую, ускользающую, справедливость.
Утром я уже как бы и забыл и про пиво, и про водку, выпитые накануне, но меня эта ситуация что-то забеспокоила. Именно то, что пришла милиция, а не то, что сотворил Абдулла. Ужасно то, что я себя поймал на мысли, что плохо не то, что сделал Абдулла, а то, что милиция приходила.
У моей калитки орали, из бараков пришли двое с мешком вяленой горбуши. Приметили их менты, и они за копейки избавлялись от своего продукта. Если я в прошлый раз за два рубля купил две штуки, то сегодня они за два рубля предлагали пять штук. И я за свои два рубля, оставшиеся от пьянки, взял рыбу. У нас в доме стоял холодильник «Бирюса», он был маленький, но очень шумный. На зиму мы его отключали, да и летом он работал не всегда. Во-первых, будил ночами своими прыжками при срабатывании реле включения, что уже в голове начало ассоциироваться со случавшимися здесь подземными толчками. Во-вторых, у него была болячка еще с рождения – теплоизоляционный слой в нем был исполнен из стекловаты, и она каким-то образом оттуда просачивалась и попадала в рот. Ощущения были не очень. Вообще, он у нас был не из магазина, мама приобрела его у кого-то из выезжающих с этой земли. В чрево холодильника я и затолкал эту рыбу. «Бирюса» понимающе включилась, при этом громко заурчала, пританцовывая по полу.
