В аудитории наступила такая тишина, что было слышно Лиличкино возбужденное дыхание. Надя решила продолжать отмалчиваться. Она, конечно, была благодарна соседке за нехитрую ложь, но отлично понимала, что та защищала себя – нехорошо было водить дружбу с однокурсницей нетрадиционной ориентации. И вдруг Надя представила себе Сергея Неволина так ясно, будто тот сентябрьский день случился только вчера. Ее тихий четкий ответ был неожиданным для всех и, в первую очередь, для нее самой.
– Высокий, светловолосый, спокойный. С очень темными серыми глазами.
Вика, удивившись, некрасиво открыла рот, но распахнулась дверь, энергичным шагом вошел преподаватель, заняв место на кафедре. Вика с явным неудовольствием поднялась со стула и, злобно сверкнув в сторону Надежды глазами, направилась к себе. По аудитории прокатилась волна шепота – кажется, в этот раз счет оказался в пользу беззащитной провинциалки. Надя мысленно пожала руку аристократичному Неволину за помощь. Лиличка посмотрела на нее с нескрываемым изумлением, опять поправила указательным пальцем очки и, пожав плечиками, занялась конспектом.
В этот день Лагодина Надю не трогала, но чувствовалось, что она задумала какую-то пакость. Надо было срочно придумать, как защититься. Вечером Надежда изобрела развернутую историю о своем предполагаемом любовном романе, героем которого стал незнакомый ей Сергей Неволин – других знакомых кандидатов не было. Отталкиваясь от смутных воспоминаний, Надя решила фантазировать, как ей заблагорассудится – в конце концов, это ее личное право.
На следующий день, во время перерыва, она, как бы между прочим, обронила в сторону соседки несколько слов:
– Знаешь, ты вообще-то вчера была права.
– В чем? – Лиличка даже не повернулась к ней, лихорадочно повторяя формулы.
Надя опустила голову и преувеличенно скромно смахнула с колен несуществующую соринку.
– Ну-у, насчет парня.
Лиличка тут же забыла про конспект и вопросительно уставилась на подругу.
Надя смущенно ей улыбнулась.
– Когда Лагодина спрашивала, помнишь?
– Ой, расскажи, – та вплотную придвинулась к ней, глаза ее заблестели, – почему ты молчала? Я тебе столько о себе рассказываю, а ты-ы… – в ее голосе зазвенела обида, подбородок задрожал.
Надежда поспешила ее успокоить:
– У тебя это уже давно, а у меня всего две недели.
– Какой он?
Девушка начала рассказывать. Соседка слушала жадно, не перебивая, пока не началась учебная пара. Скоро они стали говорить о нем постоянно, и каждый раз Надя непринужденно дополняла свою историю новыми придуманными подробностями. Оставаясь одна, она пыталась вспомнить, как он двигался, улыбался и разговаривал, но не могла – Сергей неудержимо ускользал от нее, прячась в потаенных уголках памяти. Тем увлекательнее было представлять его снова и снова, по крупицам восстанавливая в памяти детали того теплого сентябрьского дня. Она поймала себя на мысли, что это доставляет ей удовольствие, будто Сергей Неволин стал незримо присутствовать рядом, защищая ее от однокурсниц и помогая заполнить фантазиями поздние вечера, когда от усталости и холода невозможно было уснуть. Довольно скоро, уравновесив дозированно выдаваемую ложь с внезапно возросшим интересом к себе, Надежда сумела занять в группе довольно независимое положение. Лагодина оставила ее в покое.
Конечно, в Надином воображении Сергей мало был похож на «аристократа», который молча доставал сухие салфетки из бардачка машины и обрабатывал перекисью ободранный локоть. Но ей неожиданно понравилось шаг за шагом выводить его из небытия, с дотошностью скульптора вылепливая детали. Скоро ее фантазии вместе с полудетской верой в обязательное счастье стали единственной отдушиной в напряженных студенческих буднях, а настоящий Сергей Неволин остался в прошлом, как случайно подвернувшийся прообраз ее возможной любви. Устраивать личную жизнь она не собиралась – выходить замуж по расчету, как мечтали приезжие из деревень однокурсницы, было слишком примитивно для девушки со здоровыми амбициями. А в далеком будущем, когда она получит диплом, найдет работу и станет такой же обеспеченной, аристократичной и спокойной, как Сергей Неволин, будет видно.
Как любил повторять Надин папа, никто не знает, что принесет завтрашний день, но нужно быть к нему готовым, чтобы он не застал врасплох.
Как это часто бывает, после черной полосы неудач в жизни Сергея Неволина наступил период относительного затишья. Правда, пришлось пережить дополнительную проверку санэпидстанции и пожнадзора, но по сравнению с допросами в прокуратуре это были мелочи. Несмотря на гнусный случай с заслуженным пенсионером, поток пациентов, как ни странно, увеличился, и Сергей с головой погрузился в работу, пропадая в клинике целыми днями.
Надя Головенко так и не позвонила, проигнорировав его готовность вести переговоры о сумме выплаты. Почему-то этот факт задел Сергея на очень глубоком уровне, будто она швырнула ему в лицо его же деньги, презрительно отказавшись от возможности легко разбогатеть. Девушка не выходила у него из головы, поставив своим молчанием в крайне неловкое положение и словно сделав его виноватым. Неудобные мысли о том, как она, предельно одинокая и гордая, самостоятельно залечивает свои физические и душевные раны, не давали ему покоя. Он пытался не думать о ней, но ее размытый образ преследовал его неотвязно, заставляя испытывать странное чувство ожидания – будто она вот-вот должна зайти в кабинет и предъявить счет, который он уже готов был оплатить безо всяких переговоров. Но никого не было. Мысль о том, что она просто не хотела с ним встречаться и брать от него материальную компенсацию, не укладывалась в голове. Провинциальные девушки использовали любую возможность получить деньги, он для этой незнакомой Нади Головенко был легкой добычей, достаточно только протянуть руку. Но она на него охотиться не собиралась.
В этом неопределенном состоянии ожидания он все больше не понимал, как себя вести, если она вдруг появится. Еще сложнее было понять, почему он ее так долго и напряженно ждет. Это ожидание не давало покоя, будило в нем совершенно неожиданные ассоциации, вытаскивая из памяти давно похороненные за ненадобностью воспоминания.
…При кадетском корпусе был конноспортивный клуб. Курсанты два раза в неделю занимались выездкой, это входило в учебную программу. Однажды в конюшню привезли молодую трехлетнюю лошадку Лолу чистой кабардинской породы. Была она пугливая, первое время не подпускала к себе людей. Сергей, двенадцатилетний курсант, часто подносил ей на раскрытой ладони хлеб или морковь. Лола косилась на него коричневым влажным глазом, отворачивала голову с длинной черной челкой в сторону, храпела. Потом, привыкнув, стала аккуратно брать с ладони угощение, чуть касаясь кожи мягкими горячими губами.
Невысокая, изящная, с блестящей шкурой вороного окраса, под которой перекатывались сильные мышцы, она была настоящей красавицей, но с очень норовистым характером. Ее невозможно было что-либо заставить сделать силой. А вот на ласку она отвечала легко – достаточно было поговорить с ней, погладить твердые бока, постоять рядом, дать подсохшую горбушку. Еще ее можно было взять за уздечку и мягко, но уверенно повести за собой в манеж. Она доверчиво шла, осторожно переступая тяжелыми ногами. Сергей в этот момент ощущал себя с ней единым целым. Это было сладостное, щемящее чувство едва уловимой гармонии, которое возникало только между самыми близкими существами, и на очень короткое время. Удерживать его долго было невозможно.
Маленькая провинциалка, так неудачно попавшая под колеса его машины, заставила вспомнить это забытое ощущение близости – не физической, а более тонкой и оттого необыкновенно сильной. Сергей не мог забыть, как прикасался к ней – ее кожа была наполнена странной, едва ощутимой энергией, ему хотелось трогать ее всю. Также, как и лошадка Лола, она хорохорилась и не подпускала к себе, но стоило ее взять за руку, девушка доверчиво шла за ним, словно потерявшийся ребенок. Настроение легкой светлой грусти преследовало его теперь неотступно, будто приоткрылась тщательно запертая дверца где-то в дальнем уголке души, и оттуда повеяло чем-то необыкновенно теплым, радостным, давно забытым. Это не давало сосредоточиться на работе, лишало покоя по ночам. В его взрослой жизни давно не было именно такой радости – немного детской, заставлявшей глупо улыбаться при виде ярко-синего неба и молочных облаков, похожих на белоснежных лошадей с длинными развевающимися гривами. Но ему эта глупая сентиментальность была не нужна, он легко избавился от мешающих бизнесу чувств еще в институте!
